Ущелье дьявола

- Это правда, - подтвердил Самуил.

- К этому Юлиус прибавил, что в том случае, если я отвечу ему «нет», по причине ли его молодости, или по причине её бедности, он всё-таки не последует вашему совету, т. е. не ограничится тем, чтобы просто-напросто соблазнить Христину. Ему внушал ужас такой совет… да и сам советчик. Нет, он не злоупотребит великодушным доверием молодой девушки и её отца, он не обесчестит Христину. Он не способен купить момент собственного счастья за вечные слезы её погубленной жизни. Он просто удалится от неё с растерзанным сердцем. Он скажет Христине своё имя, объявит ей решение своего отца и покинет её навсегда.

- Все это великолепно, поистине великолепно, - сказал Самуил. - Будьте добры, передайте мне окорок.

- Когда я получил от Юлиуса это письмо, столь полное любви и сыновней преданности, - продолжал барон Гермелинфельд, - мной уже было получено за четыре дня перед тем ваше дерзкое письмо, Самуил. Я все эти четыре дня обдумывал его. Я спрашивал себя, каким способом мог бы я прекратить то ужасное и мрачное влияние, какое вы оказываете на деликатную и нежную душу Юлиуса. И вот, не прошло десяти минут после прочтения письма Юлиуса, как моё решение уже было твёрдо принято. Обыкновенно про нас, людей разума и мысли, думают, что мы не способны к действию, думают так потому, что мы не отдаём всего нашего существования бесплодной сутолоке деловых людей, которые для того, чтобы оправдать себя, называют себя практиками, настаивая на том, что они именно только практики и больше ничего. Это всё равно, как если бы птиц обвиняли в том, что они не умеют ходить, потому что у них есть крылья. А между тем, они одним ударом крыла делают тысячу шагов. Так и мы: в один день мы можем сделать больше, чем другие за десять лет.

- Я сам всегда был такого мнения, - сказал Самуил, - и то, что вы мне говорите, для меня не новость.

- Посланный ждал ответа, - продолжал барон, - и должен был вернуться в Ландек на другой день утром. Я сказал ему, что ответа никакого не будет и велел ему вернуться домой не раньше, как на следующий день вечером. Он на это не соглашался, Юлиус обещал ему сто флоринов. Я ему дал двести. Он согласился. Покончив с этим, я, не теряя ни минуты, отправился к пастору Оттфриду, моему другу детства, человеку очень умному и просвещённому. Я спросил у него, знает ли он пастора Шрейбера. Оказалось, что это один из его ближайших друзей. Оттфрид описал мне его, как человека простого, скромного, бескорыстного, человека с золотой душой, со взглядом, всегда обращённым к небу, чтобы видеть там бога и двух улетевших от него ангелов, на земле же ничего другого не знавшего, кроме людского горя, которое всеми мерами облегчал. Что же касается Христины, о ней Оттфрид сказал мне только одно: она достойная дочь отца. Возвращаясь от Оттфрида, я проезжал через Цейле. Я заказал там почтовых лошадей и в ту же ночь помчался в Ландек. Приехал туда во вторник утром. Я заходил в Лан-деке во многие дома, чтобы дополнить мои справочные сведения о Шрейбере и его дочке. Кого я ни спрашивал, все без исключения подтвердили то, что мне сказал Оттфрид. Никогда ещё столь единодушный хор благословений не подымался от земли к небу. Пастор и его дочка были для этих бедных людей настоящими Провидениями. Они были жизнью и душой этой деревеньки. Знаете ли, Самуил, что вы ни говорите, а добродетель имеет свою приятную сторону. Пользоваться общей любовью - великая отрада.

- А иной раз и великая выгода, - сказал Самуил.

- Обойдя деревню, я отправился к дому пастора. Вот в этой самой комнате, где мы теперь садим, я нашёл Юлиуса, Христину и пастора. Юлиус, поражённый удивлением, воскликнул: - Отец!. Пастор, в свою очередь не менее удивлённый, воскликнул: - Барон Гермелинфельд!. Я отвечал на это:

- Да, г-н пастор, барон Гермелинфельд, который имеет честь просить у вас руку вашей дочери Христины для своего сына Юлиуса. Пастор Шрейбер окаменел от неожиданности. Ему показалось, что он бредит, или что он не расслышал. Он, видимо, старался собраться с мыслями. Христина вся в слезах бросилась ему на шею. Да и сам он, не умея сладить с собой, плакал и смеялся.

Самуил прервал барона:

- Это очень умилительная сцена, но вы, пожалуйста, пропустите её. Вы знаете, что я весьма умеренно сентиментален.

Самуил уже давно успел оправиться от неожиданности. Само присутствие тут барона и первые же слова, которые он произнёс, обнаружили перед ним покушение разрушить его власть над душой Юлиуса, и вся его гордость, весь его характер, созданный для борьбы, мгновенно заставили его принять оборонительное положение. К нему вернулось все его обычное нахальное и ироническое хладнокровие. Теперь он спокойно ел и пил, слушая барона с самым спокойным и беззаботным видом.

Барон Гермелинфельд продолжал: