Ущелье дьявола

Но нет, зло гораздо сильнее. Оно не так легко отпускает тех, кого хоть раз схватило. Великий преступник не может сойти со своей дороги. Между преступлением и невинностью невозможно никакое примирение. Амалия осуждена. Судьба должна свершиться. Любовь Карла не может быть роковою. Его страшные друзья не потерпят, чтобы он бросил их. Они ставят между ним и его возлюбленною свои окровавленные ножи, они раздирают свои одежды и показывают ему раны, полученные ими в борьбе за него, они ему напоминают о богемских лесах, о его клятвах, о преступлениях, которые его связывают с ними. Карл стал их. Они купили его кровью своих сердец. Они требуют жертву за жертву. Амалия для всей шайки! Вот один из них уже прицеливается в Амалию. Но Карл Моор вырывает у него из рук ружье и поражает возлюбленную собственною рукою.

Христина вскрикнула. Ей показалось, что Самуил выстрелил в неё, и что пуля пробила её сердце. Юлиус улыбнулся, полагая, что крик Христины был обычным криком испуга всех женщин при выстреле.

Христина понемногу оправилась, и её волнение нашло себе самое простое объяснение.

Занавес опустился при громе рукоплесканий и криков «браво». Самуила вызывали и встречали аплодисментами.

- Пойдём, пойдём домой скорее! - звала Христина своего мужа.

- Сейчас, сейчас, - отвечал он, - только поздравим Самуила.

Глава пятьдесят четвёртая

Добродетель не так направленная

Юлиус увёл Христину за театр. Самуил увидал их и подошёл к ним, все ещё одетый в свой великолепный сценический костюм и все ещё бледный от страсти, которую он вложил в свою игру.

Юлиус с жаром пожал ему руки.

- Ты был великолепен! - сказал он. - Ты способен сделать всё, что хочешь!

- Ты полагаешь? - ответил Самуил со злой улыбкой. Христина ничего не сказала, но её бледность, волнение и молчание говорили за неё.

Юлиус, который по своему благородству не мог питать ни малейшего подозрения, и в то же время искренне желал разбить лёд, разделявший Самуила и его жену, отошёл в сторону, чтобы поболтать со своими приятелями. Самуил остался наедине с Христиной. Он заговорил с той почтительной развязностью, под которую обычно прятал свою иронию.

- Графиня, примите нашу благодарность за то, что соблаговолили присутствовать при одном из наших развлечений. До сих пор вы не хотели примириться с нами. А между тем, ведь все это собственно для вас и устраивалось. Разве не вы пожелали этого переселения целого города? Разве не по вашему приказанию я привёл сюда к Юлиусу свою гейдельбергскую жизнь?

- Это доказывает, - тихим голосом ответила Христина,

- что люди иной раз выражают такие желания, в которых потом раскаиваются.

- Вы раскаиваетесь в том, что заставили нас переселиться сюда? - сказал Самуил. - Разве эта сутолока уже наскучила вам? Тогда скажите только одно слово. Я, как привёл сюда весь этот народ, точно так же уведу его восвояси.

- Вы это сделаете? - сказала Христина.

- Когда вам это будет угодно, даю вам слово. Да и в самом деле, не годится, чтобы такие выходки тянулись слишком долго. Надо, чтобы о них оставалось воспоминание, как о молнии, - блеснула и погасла. В продолжение этой недели мой народ не имел ни одной минуты скуки. На голубом небе не появилось ни облачка. А теперь пора и уходить. Мы вас утомляем. Я освобожу вас от нас и от меня первого.

Христина сделала движение учтивого протеста.

- Я надеюсь, однако же, - продолжал Самуил, - что наша перекочёвка не осталась совершенно бесполезной для вашего благоденствия. В самом деле, Юлиуса надо было немножко расшевелить. Видите ли, графиня, ваш милый муж - это часы, а я при этих часах состою часовщиком. Вот теперь я их вам завёл, по крайней мере, месяца на три.

- Господин Гельб! - прервала его Христина с достоинством.

- О, простите, я вовсе не думал вас обидеть, я все как-то не могу привыкнуть к тому, чтобы истина могла быть обидна. И, однако же, по обычным представлениям, по принятым взглядам, я оказался бы, наверное, невежливым, неделикатным, уж не знаю, как выразиться, если бы я, например, сделал попытку читать ваши мысли и осмелился бы утверждать, что во время этого представления та страсть, которая клокотала во мне, должна была вас поразить своей искренностью и своей силой.

- Да, я не колеблюсь признаться в этом, - сказала Христина.

- Теперь, представьте себе, - продолжал Самуил, - что я осмелился бы предположить, что вы захотели бы сравнить эту страсть и этот пыл с мягкостью и с бледностью Юлиуса…

Христина снова прервала Самуила.

- Г-н Гельб, - проговорила она с большой твёрдостью, - во всём мире я люблю только моего мужа и моего ребёнка. Им принадлежит вся моя душа. Эти две привязанности сполна удовлетворяют моё сердце. Ими оно достаточно богато и никогда не подумает соизмерять своё богатство с богатством других.