Ушкуйники князя Дмитрия

– Ля Илляхе иль алла, Мухаммэд расул алла!

После молитвы, не мешкая, Шагид-Улла принял московского гостя. Когда долгие поклоны и добрые пожелания, на кои не скупились оба купца, наконец иссякли, Вьюн приступил к делу:

– Хочу просить тебя, почтенный, о немалой услуге. Ежели сговоримся, в накладе не останешься, видит бог!

– Счастливы все, возлагающие упование на господа. Да почиет и над нами обильная милость аллаха! Хотя и разной мы веры, готов помочь, уважаемый.

– Вера‑то у нас, я чаю, одна – дело торговое. Недаром же сложено – «бей челом ниже: до неба высоко, до лица земли ближе». По одной ить грешной земле товары возим!

– То истинно.

– Припала мне нынче нужа в товаре наособицу. Редкостным воинским припасом – огненным зельем – хочу разжиться в Великом Булгаре. Не постою и за ценою.

Шагид-Улла из‑под смиренно приопущенных век остро глянул на гостя.

– В рядах торговых сего товара не сыщешь.

– Пото и пришел к тебе, досточтимый.

– Один токмо припас огненного зелья и есть – для городовых тюфенгов. Добыть его, дак на том деле мочно и живота лишиться! Достанет ли у тебя монет, уважаемый, дабы купить потом новую голову бедному Шагид-Улле?

– Покойников оживлять – то забота святых чудотворцев. – Вьюн лукаво прищурился. – А моей казны, я чаю, достанет, чтоб изострить ум твой на то хитрое дело!

Булгарин скорбно склонил голову.

– Во имя аллаха милостивого и милосердного скажи: почто искушаешь меня, лукавый чужеземец? Близок уже день Последнего Суда, когда звезды упадут, когда горы придут в движенье, когда дикие звери соберутся стаями, когда моря закипят, когда лист книги развернется, когда пламень ада помешают кочергою, чтобы лучше горел. Не пора ли подумать о спасеньи грешной души?

Вьюн печально вздохнул, встал, приложив руку к груди.

– Прости, почтеннейший, что нарушил твой благочестивый покой. Пойду кысмета-удачи в иных местах искать.

– Погоди!

Набожная чинность вмиг слетела с Шагид-Уллы.

– А сколь надобно тебе того зелья?

Вьюн лукаво подмигнул булгарину:

– Так‑то лучше. А святый боже торговать поможет! Вели созвать приказчика моего, я без него счетных дел не веду.

Вечером того же дня, позевывая и крестя рот, в хорошо натопленной келье гостеприимного караван-сарая московский купец усмешливо говорил своему широкоплечему немногословному приказчику:

– Каково сторговались! Я чаю, не взгреет нас Дмитрий-от Иваныч за протори из его великокняжьей казны? Мню, сторицей вернется вскорости тое серебро! А, Петро?

Горский, к коему и обращался тароватый купец, отмолвил с короткою улыбкой:

– Как там булгарин из бесерменской священной книги толковал?

– Ля хавла!

– Во-во. Будь что будет. И я такоже мню.

Горский встал, подошел к тяжелой, обитой медью двери.

– Вались спать, царев купец. А я пойду коней гляну да Занозу. Он ить тоже ровно жеребец стоялый. Как бы не учудил чего…

Вторую неделю уже стояли русичи в караван-сарае Шагид-Уллы. С немалою выгодою сумел свершить за эти дни свои торговые дела разворотливый Вьюн. Удачно сбыв ордынским купцам многоразличные меха, он успел и прикупить по сходной цене отличные булгарские кожи, столь ценимые на Руси. Уступив назойливым уговорам Шагид-Уллы, взял у него московский купчина и полсотни затейливой работы замков. А хозяин караван-сарая, счастливо избавившись от злополучного товара, с главным делом все тянул, на все приступы неугомонного Вьюна отмолвляя одно:

– Аллах ведет свои определения к доброму концу.

А что еще, кроме священных слов корана, и мог предъявить настырному русичу почтенный Шагид-Улла? Не отыскивалась никак надежная сакма-дорога к вожделенному хранилищу воинских припасов. И невдомек было бывшему золотых дел мастеру, что неудачею своею под корень рубит он тайное умышление доверенной сторожи Великого князя Московского. А было решено ею добытое огненное зелье подложить у городовой стены, а ежели приведется, то и у крепостных ворот. А когда подойдут к Булгару московские рати, взорвать бы тот припас не мешкая. Вскорости уж надо ждать вестника от Боброка, а Шагид-Улла главного дела никак не урядит.

За дни булгарского гостеванья русичи вволю нагляделись на приземистую мощь оснеженных городовых стен и башен, неприметно промерили глубину рва, вдосталь поплутали по узким улочкам городища. Чудно показалось им после бревенчатой Москвы толикое множество домов, сложенных из камня. Только некогда и дивиться‑то толком было дружинникам устройству чужой жизни, ибо долила их забота, какую иную измыслить хитрость взамен придуманной спервоначалу.

– Неча тут боле и думать! – Иван Святослов рубанул рукою теплый воздух караван-сараевой кельи. – Войдем перед приступом в город, пересидим где-нито, а как пойдут наши рати на Булгар, посечем сторожу и отворим ворота.

– Скореича нас посекут, – покачал головою Лапоть.

– В капусту! – мрачно добавил Заноза. – Мыслимое ли дело – супротив всей городовой рати выстати.

– Дуром сгинуть завсегда успеем, – хмуро согласился Горский, – да много ли в том проку? Думать нать. Шибче думать, поелику осталось нам на все про все два дни.

И в ответ на немой вопрос товарищей добавил: