Ушкуйники князя Дмитрия

Показную учтивость на лице Саида сменила хмурая спесь. Точно степная гадюка на суслика, уставил он холодный беспощадный взгляд в суетливо бегающие зрачки Ахмета. Хозяин первым не выдержал зловещего молчания:

– Может быть, вам понравится что‑нибудь из моих скудных пожитков? Или я смогу оказать вам, почтенный, ценные услуги?

Ахмет с мольбою вгляделся в непроницаемое лицо Саида. Тот, потомив хозяина еще минуту, наконец нехотя обронил:

– Есть у меня нужда в одном воинском припасе. Только вот сможете ли в том помочь…

Между тем престарелый раб Никита, пытливо поглядывавший на молчаливых слуг Саида из предпечной ямы, от которой тянулись к дому кирпичные обогревательные каналы, оставил истопническое место и, подволакивая непослушную ногу, подковылял к Горскому.

– А никак вы, ребята, русичи! Не таитесь. Чего там! Такие же небось горемыки подневольные, яко и я.

– А ты здесь давно ли, дед?

– Пятнадцать годов уж, как из дому вышел. Вот по сей день и иду, токмо не в родную сторону.

– А в родную – пробовал ли?

Никита горько усмехнулся, указал перстом на хромую ногу:

– Вот она, моя проба. А всех и не перечесть. Не ведаю, как и жив‑то остался! Может, потому и не помер, что для родичей своих – живой довеку.

– Это как?

– А так. Сам я рязанский, с села Завидово.

Не замечая, как вздрогнул от того слова Горский, Никита домолвил:

– Бортничали мы добре в то лето. И надумали с соседом свозить медку в Рязань на продажу. Токмо перехватила нас в дороге набеглая шайка татарская. Пров – тот хоша и стрелой попятнанный, а в лес уйти сумел. Небось рассказал моей Настасье, что не убили мужа нехристи, а в полон увели. Значит, я и до сей поры живой для нее. Ежели, конечно, самой бог долгого веку дал. Каково ей, страдалице, одной сына да дочку подымать? Изба у нас в селе приметная была. Древоделя я не самый худой. И моей птахе-Дуняхе на потеху пустил я по бревнам, где только мог, птиц да зверей диковинных. И веришь, друже, до се сердце схватывает от донькиного последнего крика: «Возьми меня с собою, тятя!»

Никита вытер набежавшую слезу. И у Горского голос взволнованно дрогнул:

– А не было ль у избы вашей приметного дерева?

– Как не быть, – старик удивленно глянул на Петра, – березы-близняки росли мало не у крыльца. Стволы‑то у них срослись – не оторвать…

Горский, душа которого с каждым словом Никиты все более наполнялась радостным волнением, ибо все, о чем толковал старик, многажды слышал он от своей ненаглядной лады, порывисто шагнул к собеседнику и обнял его пригорбленные плечи:

– Жива твоя доня, отец! А я – муж ее…

К тому часу, когда приказчик почтенного Шагид-Уллы, сопровождаемый угодливо засматривающим ему в лицо Ахметом, вышел наконец из дому, первое волнение от нечаянной встречи уже схлынуло, и Горский успел поведать новоявленному тестю о судьбе дочери да и о деле, за коим обретаются в Булгаре княжьи дружинники. И на малый часец не усомнился он в том, что не след таиться от родного теперь человека, столь претерпевшего от татар. Старик, взволнованный и счастливый этим доверием, словно бы на глазах помолодел, расправил сутулые плечи.

– Жить мне все едино чуть да маленько осталось. Дак лучше я живот свой за Русь положу, чем в рабах довеку обретаться!

– Охолонь, отец! – Горский ласково положил руку на плечо Никиты. – Не оставим мы тебя в полоне, свидишься вскорости и с Дунею своею.

– А хоша бы и не свиделся, дак знать буду, что не пропал мой корень на земле, и, даст бог, добрая отрасль еще от него народится. Оттого и оставить сей мир не страшно!

Назавтра, еще в потемнях, южные ворота Булгарского детинца, нехотя заскрипев ржавыми петлями, растворились встречь малому отряду комонных, коих вел приказчик Саид. Всадники, а за ними и сани с ездовым ходко прохрустели подмерзшим за ночь снежком в улицы просыпающегося города мимо равнодушных стражей. А может, и не равнодушными вовсе были те воины – просто мешали рожденью иных чувств на скуластых лицах спрятанные за щеками серебряные монеты, на кои не поскупилась щедрая рука Саида.

– Да продлит аллах его дни! Да ниспошлет ему всемилостивейший удачу в торговых делах! Да будут легкими его пути!