Ускользающая темнота

– Правильно, Кэт, грузиться команды не давали. Ну, случилось досадное недоразумение. С кем не бывает. Хорошо, что так все произошло. Ты девка у нас суперская. Таких Серег еще пятьдесят штук себе найдешь. Я вот, к примеру, с тобой первый на очереди в загс, если что. Стасик, я думаю, тоже. На вот, хапни какао-бобов. С шампусиком это святое дело. – Григорий заботливо разломил плитку шоколада на маленькие кусочки. Катя послушно выпила и съела. – Серега, конечно, тип еще тот. Ну ты тоже, Катюха, глаза бы пошире раскрыла, а то уж сколько времени прошло, а ты все в розовых очках. У него же все на роже написано. Нехорошо, однако, так о друге. Но что, я не прав разве? А, Катрин?

Григорий трепался без остановки. Катя согласно кивала. Внезапно она облокотилась на спинку кресла, провела ладонью по лбу.

– Гриш, что-то плохо мне. Прилечь бы.

– Вот, с непривычки-то. Надо тренироваться. Погоди, сейчас тетю Таню позову. Ничего, сидишь?

– Ага.

Оторванная от сериала Татьяна Петровна уже бежала с нашатырем. Навострилась со студенческими гулянками. Но Катя нашатырь нюхать отказалась.

– Мне бы полежать немножко. А так все в порядке.

– Ну сейчас мы тебя положим, детонька. Вот хотя бы к Сереженьке в комнату, на диванчик.

Катю заботливо под локотки довели до заветной комнаты. Уложили на диван. Подложили подушку, укрыли пледом.

– Лежи, моя хорошая, – заботливо подтыкала тетя Таня клетчатое одеяло. – Ну пойдем, пойдем, Гришенька. Пусть поспит. – Девушка прикрыла глаза, и они тихонько вышли из комнаты.

Катя боялась шелохнуться. Как хотелось ей здесь побывать. И при каком странном стечении обстоятельств она сюда попала! Сколько раз она пыталась себе представить, как он живет. Теперь у нее есть возможность это увидеть, стоит только открыть глаза. Досчитать до десяти и открыть. Нет, до двадцати. Такое простое движение, а как трудно решиться сделать его. Она знала, что боялась увидеть. И знала, что увидит... Восемнадцать, девятнадцать, двадцать. Так и есть... Сразу на тумбочке возле кровати в красивой рамке большая фотография. Оба улыбаются на фоне каких-то елок. Катя откинула плед, села, взяла фото в руки, стала рассматривать. А она симпатичная, эта Лада. Высокая. Совсем другая. На загорелой шее красивые золотые цепи. У меня таких никогда не было, да к тому же столько. Белая открытая майка без рукавов еще больше подчеркивает загар. И очень большая грудь, а у меня маленькая. И сама я маленькая-маленькая. Как уверенно она улыбается. И Сережка тоже улыбается. Хорошо им. А мне плохо, господи, как же мне плохо. Почему? Почему так случилось? За что мне это? Что я сделала?

Слезы закапали на стекло, защищавшее радостные лица на снимке от этой сырой печали. И они, защищенные, продолжали улыбаться. Катя вытерла рукавом растекшиеся прозрачные кляксы, поставила счастливцев на стол. Встала, почувствовала пьяную тяжесть в ногах и в теле, огляделась. У окна стояло трюмо. На боковых зеркалах пришпилены лампочки-прищепки. Бутылочки с духами, баночки с кремами, помады, тени и тушь. Красивая деревянная шкатулка. Катя приподняла крышку. Цепочки, браслеты, кольца. Красивые, блестящие камни. На спинке кресла пристроились рядышком два больших уютных махровых халата. Белый и синий. Да, Лада тут не один день жила и не просто так. Катя забралась на кресло, сгребла в охапку синий халат, уткнулась в него, почувствовала знакомый любимый запах и тихонечко заскулила в мягкий теплый воротник, покачиваясь туда-сюда и задавая себе один и тот же вопрос: «Почему?»

Печальные объятия с халатом расстроила длинная телефонная трель, и голос Татьяны Петровны, слабо приглушаемый тонкой стеной пятиэтажки закричал, видимо Грише: «Сереженька доехал!» Катя вскочила. Как сделать так, чтобы никто не заметил, что она подслушивает. Тетя Таня уже говорила с кем-то, кричала: «Говори громче, плохо слышно. Как добрались, спрашиваю?» Раз помехи, никто ничего не поймет. Катя осторожно подняла трубку и услышала Сергея.

– За-ме-ча-те-льно! Очень хо-ро-шо! – по слогам кричал его голос сквозь телефонные помехи. И она услышала, как Татьяна Петровна рассказывает ему про учебник, и про однокурсницу, и он сначала ничего не понимал, а когда понял, то даже не занервничал, а только со сдерживаемым раздражением сказал: «А, понял, есть такая» – и сразу перевел разговор на свою маму.