Успех

В другое время эта новость вызвала бы у Мартина Крюгера живейший интерес, но в тот день она оставила его равнодушным. Им овладело глубочайшее смятение, и Прекль пожалел, что рассказал ему о признании шофера Ратценбергера. От умиротворенности последних безмятежных недель не осталось и следа. Крюгер не в состоянии был усидеть на месте, рукопись уже не интересовала его. Он беспрерывно мерил шагами камеру, то снимая, то вновь надевая серо-коричневую тюремную куртку. Он думал об Иоганне Крайн, и его бесило, что она развлекается в Гармише в то самое время, когда он торчит здесь. Еда снова казалась ему отвратительной, а от привкуса соды, которую туда добавляли, чтобы ослабить плотские желания заключенных, его поташнивало. Его захлестнула тоска по Иоганне, он видел ее перед собой обнаженной, ощущал прикосновение ее крепких, грубоватых, по-детски маленьких ладоней. Он кусал себе руки, испытывая отвращение к своему телу, к тому, что он так опустился, к исходившему от него запаху. Его лицо на какой-то миг приобрело было прежнее надменное выражение, но тут же странным образом стало похоже на жалкую маску беспомощного старика. Он начал писать Иоганне письмо — смесь сладострастия, горечи, нежности, оскорблений. Он сидел на полу, грыз ногти, проклинал и шофера Ратценбергера, и инженера Прекля. То был самый черный день за все время его заключения. Он порвал письмо к Иоганне Крайн — недреманное око начальника тюрьмы никогда его не пропустит! Стал подсчитывать, сколько ему еще придется пробыть в этих стенах. Оставалось еще много месяцев, очень много недель, бесконечно много дней. В ту ночь он не сомкнул глаз. Сочинял письмо к Иоганне.

На другой день он много часов подряд бился над несколькими фразами письма, стараясь составить их так, чтобы они миновали тюремную цензуру. Читая это необычное письмо, старший советник Фертч получил огромное удовольствие, его кроличья мордочка все время дергалась. Он перечитал письмо несколько раз, выучил наизусть отдельные обороты, чтобы потом поразить ими самых уважаемых граждан соседнего поселка, с которыми он встречался два раза в неделю. Затем пометил на письме: «Отправлять не дозволено», — и приложил его к делу.

23

«Ночные бродяги»

Господин Пфаундлер, как он ни мечтал сделать свою «Пудреницу» экстравагантным увеселительным заведением, привлекающим и свою и заграничную публику, все же считал необходимым в какие-то дни придавать ей истинно баварский колорит. Подобно тому как только в Мюнхене умели делать настоящее пиво, что зависело во многом и от свойства воздуха и воды, так только в Мюнхене умели устраивать празднества без суеты и манерничанья, создавать настроение, веселиться до упаду, что объяснялось особенностями характера мюнхенцев. Г-н Пфаундлер часто устраивал безыскусные, грубовато-простодушные, истинно мюнхенские костюмированные балы. Эти маскарады всякий раз проходили под новым девизом, впрочем, совершенно не обязательным, так что никто не чувствовал себя связанным и каждый имел полную свободу выбора.

Идея этих скромных балов имела успех. Иностранцы с восторгом принимали в них участие. К оформлению этих празднеств Пфаундлер привлекал художника Грейдерера и автора серии «Бой быков», решавших свою задачу старательно и со вкусом. Тут г-н Пфаундлер не скупился: эти празднества были его любимым детищем. Он специально выписывал из Мюнхена всевозможных безвестных художников, ремесленников-умельцев, всяких «поросят», молодых людей, умевших веселиться от всей души, не переходя границ дозволенного. Он за свой счет привозил их в Гармиш и оплачивал их пребывание там.

В этот раз девиз гласил: «Ночные бродяги». Удачный девиз. Кто только не бродит по ночам! Тот, кто не хотел особенно ломать себе голову над костюмом, мог прийти просто в пижаме, благо в те годы было очень модно появляться на маскарадах в таком виде.