Успех

Все это потребовало от него, Кленка, немалых усилий. Совещания с руководителями партии, телефонные переговоры с негласными правителями страны, бесконечные разъезды — пренеприятный закулисный торг. Эта история тянулась целую неделю. Ему пришлось пропустить два концерта, которых он с нетерпением ждал, он даже не смог урвать полчаса, чтобы в такую прекрасную погоду съездить за город. Но теперь все позади, все кончилось наилучшим образом. Он, Кленк, показал им, где раки зимуют. Он еще кое-что значит, и это наверняка уже уразумели и все остальные. Кленк это Кленк и пишется Кленк.

Сейчас около девяти. Он имеет полное моральное право сегодня вечером отдохнуть. Хоть раз потешит себя, отведет душу. Он улыбается, кривит в усмешке крупный, волевой рот. За кого ему приняться — за Гартля или за Флаухера? Он накинул плащ, сунул в рот трубку, нахлобучил на череп огромную фетровую шляпу. А может, за обоих сразу, за Флаухера и за Гартля?

Короткий путь он проделал пешком. Для начала отправился не в «Тирольский кабачок», а в ресторан «Братвурстглёкель». Старинный ресторан примостился в тупичке у подножия собора, и в нем было еще более накурено и сумрачно, чем в «Тирольском кабачке». Когда Кленк, распахнув внутреннюю стеклянную дверь, вошел в зал с низким потолком, откуда свисали, почти касаясь его головы, старинная утварь и светильники, он со стороны мог показаться великаном. Он осмотрелся: прошло несколько секунд, прежде чем он сквозь дым и чад разглядел отдельные лица. Посетители сидели вплотную друг к другу, ели жареные сосиски, очень маленькие и сморщенные, тушеную капусту с тмином, соленые крендельки, запивая все это пивом.

Ага, вон там сидит человек, которого он ищет, председатель земельного суда доктор Гартль. Можно было заранее угадать, что сегодня он будет тут, за столом завсегдатаев, на котором в виде эмблемы стоит бронзовый трубач в старинной одежде, держа в руках флажок с надписью: «Занято». Господин Гартль сидел в компании своих коллег — юристов. Кленк хорошо их знал: там были председатель сената Мессершмидт и несколько других юристов и судей.

Министр сразу почувствовал, что все уже знают, какое положение он занял в новом кабинете. Его, привыкшего к знакам внимания, сегодня встретили с особым уважением. Он с удовлетворением отметил: они уже все сообразили что к чему.

Лавируя между столиками, за которыми сидели посетители «Братвурстглёкеля», люди с высшим образованием — учителя гимназии, редакторы газет, высокопоставленные чиновники, знакомые друг с другом уже по многу лет, он сквозь чад разглядывал стол, за которым сидели чиновники его министерства. Вид у них был неважный: кислые физиономии, потрепанная, поношенная одежда. В этом не было ничего странного: жалованье они получали мизерное, у каждого были жена, дети, а в эти годы инфляции с едой и одеждой приходилось туго. Некоторые уже подошли к пенсионному возрасту. До войны они занимали видное положение и могли твердо рассчитывать на солидную пенсию и обеспеченную старость. Теперь даже обычный вечер в «Братвурстглёкеле» был для них роскошью. Прежде чем выкурить дорогую сигару, они должны были десять раз подумать. В довершение всего у них и работы стало намного больше. Ну а повинен в этом, как и во всем плохом, был новый государственный строй. Он разрушил нравственные устои, способствовал росту преступности. А кому от этого прибавилось работы? Им. Отныне каждому из них приходилось разбирать в три-четыре раза больше дел, каждому завтра предстояло провести восемь — десять судебных заседаний.

Пока они сдвигали стулья, чтобы освободить для него место, Кленк мысленно представил себе обвиняемых на этих судебных заседаниях. Этой ночью им наверняка будет не до сна. С каким волнением они ждут утра, до мельчайших деталей отрабатывают каждый жест, каждое слово, полные страха, пытаются предугадать выражение лица и настроение людей, которые призваны расследовать, взвешивать и судить их поступки. Они и не подозревают, как мало у этих господ времени для них, как мало желания проникнуть в души людей, над которыми они вершат правосудие. Да, им, его судьям, сейчас чертовски трудно приходится, у них от собственных проблем голова идет кругом. Тьма работы, скудное жалованье, и к тому же вечно недовольная публика и дурацкая пресса. Авторитет безвозвратно утерян. Общественность стала относиться к судье так же, как в прежние времена относились к палачу.