Успех

Сейчас на сцене шла тщательно продуманная эстрадная программа. Г-н Пфаундлер приберег для своих мюнхенских друзей хорошее место, одно особенно укромное гнездышко, откуда они могли, оставаясь незамеченными для большинства посетителей, сами видеть все. Иоганна сидела рядом с Гесрейтером и почти все время молчала. Неспешно разглядывала всех этих разряженных господ и дам, которые на разных языках негромко болтали о всяких милых, приятных пустяках. Особое ее внимание привлекла худощавая горбоносая женщина с нервным, оливкового цвета лицом. По-видимому, она знала многих в зале, для каждого у нее находилось приветливое слово, она беспрестанно разговаривала по телефону, стоявшему у нее на столике, и в сторону Иоганны не глядела. Иоганна, напротив, не сводила с нее глаз и вдруг заметила, как в какой-то миг, когда эта худощавая женщина, думая, что за ней никто не следит, расслабилась, она сразу же страшно изменилась: живое, умное лицо внезапно посерело, стало безнадежно усталым и дряблым, как у дряхлой старухи. Эта худощавая дама, объяснил г-н Пфаундлер, — знаменитая чемпионка по теннису, Фанси де Лукка. В те годы теннис был единственной популярной игрой в мяч. Да, г-н Гесрейтер тотчас узнал ее. Он однажды видел, как она играет. Когда она, вытянувшись всем своим тренированным телом в прыжке, доставала мяч, это было изумительное зрелище. Она два года подряд побеждает на чемпионате Италии по теннису. Но многие предполагают, что скоро она уступит свое чемпионское звание, долго ей первенство не удержать.

На столике Иоганны зазвонил телефон. Ее приветствовал художник Грейдерер. Она не видела его, и он подробно объяснил, где находится его столик. Да, там собственной персоной восседал автор «Распятия» в обществе шумных, дешевого пошиба девиц. Он поднял бокал за ее, Иоганны, здоровье. Вид у него в смокинге был диковатый: дюжей шее добродушного крестьянина было тесно и неуютно в белом воротничке, руки нелепо торчали из белых манжет. Он что-то сказал Гесрейтеру по телефону. Иоганна теперь видела, как подмигивают его хитрые глазки и как хохочут дешевого пошиба девицы. Нет, поздний успех не пошел ему на пользу. Гесрейтер был убежден, что он деградирует в кругу «курочек», как сам Грейдерер называл этих девиц. Г-н Пфаундлер заметил, что «придворная челядь» Грейдерера и его матери влетает им в копеечку. Господин художник умеет заламывать цепы, и ему, Пфаундлеру, тоже пришлось отвалить знаменитости немалые деньги. Но, во-первых, сейчас в стране инфляция, а во-вторых, слава художника — такая вещь, которую он бы не принял в обеспечение долга. Впрочем, инфляция не может продолжаться вечно, неопределенно заметил он.

Над переносицей у Иоганны прорезались три вертикальные морщинки. Разве сама она не живет здесь, в Гармише, не по средствам? С тех пор как она стала зарабатывать больше, чем требовалось для ее скромных нужд, она уже не подсчитывала со страхом каждый грош, но и на ветер денег не швыряла. А теперь ей нужно столько денег, чтобы их можно было тратить без счета. В то время, как во всей остальной Германии царили голод и нищета, здесь, в Гармише, люди утопали в роскоши и изобилии. Сюда приезжали, главным образом, иностранцы, которые, тратя благодаря инфляции сущие пустяки, могли жить в свое удовольствие; о ценах никто не спрашивал. Лишь тетушка Аметсридер мрачно покачивала своей крупной, мужеподобной головой и в резких словах предсказывала неизбежную катастрофу. Когда у нее, Иоганны, на текущем счету не останется ни марки, что ей тогда делать? Обратиться за помощью к Гесрейтеру? Она взглянула на г-на Гесрейтера, сидевшего рядом: ровный, обходительный, веселый, он ритмично постукивал пальцами в такт музыке. Очень трудно так вот вдруг попросить у кого-нибудь денег. В жизни она этого не делала!

Гесрейтер посмотрел на нее своими томными глазами и показал на человека, в поте лица трудившегося на сцене. Это был своеобразный музыкальный клоун. Он зло и остроумно искажал знакомые всем музыкальные произведений. «Когда-то, — не без издевки прокомментировал Пфаундлер, — этот человек пропагандировал новаторскую музыку. Его программой была полная независимость художника-исполнителя. Он утверждал, что для подлинного художника — оригинал, в данном случае творение композитора, — лишь сырой материал, с которым он имеет право делать все, что подсказывает ему чутье. Еще совсем недавно его произведения и бесцеремонная интерпретация произведений классической музыки имели огромный успех, вызывая дикий восторг одних и бешеные нападки других. Затем он постепенно наскучил публике. И вот теперь, — закончил г-н Пфаундлер, — этот новатор стал артистом кабаре. И правильно сделал».