Успех

От природы не очень музыкальная, Иоганна рассеянно слушала, как изощряется человек на эстраде. Ей показалось, что она привлекает к себе больше внимания, чем в начале вечера. Она поделилась своим впечатлением с Гесрейтером. Тот ответил, что уже давно наблюдает за художником Грейдерером, который, переходя от столика к столику, живописует ее историю. С каждой минутой все больше людей отыскивало глазами «укромное гнездышко», где она сидела.

Зазвонил телефон, стоявший на ее столике. Голос в трубке попросил Иоганну взглянуть на ложу госпожи Фанси де Лукки. Грациозным жестом смуглая дама подняла бокал, ее оливкового цвета лицо озарилось теплой лучезарной улыбкой. Так под пристальным взглядом всего зала, который следил за каждым ее движением с гораздо большим интересом, чем за происходящим на сцене, Фанси де Лукка пила за здоровье Иоганны, неотрывно глядя на нее черными, горячими глазами. Иоганна зарделась от счастья, ее серые глаза засветились благодарностью к знаменитой итальянке, столь явно выразившей свое сочувствие ей, незнакомке, и ее борьбе.

Но вот, впервые за весь вечер, в зале погасли огни. На сцене появилась Инсарова. Это был ее дебют перед взыскательной публикой. Все россказни Пфаундлера были, разумеется, всего лишь рекламным трюком. На самом деле Инсарова была обычной шансонеткой, которую Пфаундлер отыскал в захудалом берлинском ресторанчике. И теперь, горя желанием убедиться, что чутье не изменило ему и на сей раз, он, шумно сопя, жадно следил мышиными глазками за тем, какой эффект производит его протеже. В движениях гибкого, податливого тела женщины, скользившей по сцене, не было подлинной грации, ее раскосые глаза смотрели на зрителей беспомощно-дерзко и одновременно доверчиво. В довольно шумном зале воцарилась тишина. Англосаксы выпрямились и застыли, один из них хотел было набить трубку, но тут же забыл о ней. Инсарова исполняла небольшую пантомиму. Она танцевала бесстыдно и трогательно, несколько примитивно, как показалось Иоганне, и, уж конечно, чересчур банально. Вначале танец ее был беспечен, казалось, она танцует для собственного удовольствия, но потом она вдруг стремительно повернулась к зрителям: маленькая сцена погрузилась в темноту. Прожектор выхватил из тьмы танцовщицу и ту часть зала, которой Инсарова словно дарила свой танец. По рядам пробежал шумок, все головы повернулись к освещенной части зала. За одним из столиков, залитых светом прожектора, сидел фатоватый молодой человек, бесспорно не актер, а один из зрителей, таких же, как все. Сомнений больше не было — именно для него танцевала эта хрупкая, сладострастная женщина, ему принадлежал скользящий взгляд ее влажных, чуть раскосых глаз, для него извивалось на сцене ее податливое тело. Волнение в зале росло, а юный хлыщ сидел с невозмутимым видом, потягивая свой напиток. Заметил ли он, что из темноты на него с завистью и жадным любопытством глядят десятки глаз? А на эстраде хрупкая женщина, казалось, испытывала растущее чувство страстной покорности, ее щеки запали, в лице появилось что-то детское, всем своим телом она с щемяще-откровенной мольбой тянулась к неподвижно сидевшему за столиком человеку. Внезапно она рухнула наземь. Женщины испуганно вскрикнули, мужчины нерешительно привстали, музыка умолкла. Но занавес не опустился. Прошло несколько секунд томительного ожидания, затем Инсарова с улыбкой поднялась и продолжала танец, столь же бесстыдный и сентиментальный, как и вначале; ее мелкие влажные зубы обнажились, она опять казалась по-детски милой, ее чуть раскосые глаза смотрели беспомощно, дерзко и доверчиво. Еще несколько тактов, и танец окончен. В зале — мертвая тишина, затем отдельные свистки и, наконец, шквал аплодисментов.

— Рискованный номер! — вслух выражает свое мнение Гесрейтер.

Господин Пфаундлер удовлетворенно сопит и с улыбкой раскланивается. Он гордится своим безошибочным чутьем. Даже денежные неудачи огорчали его не столь сильно, как те редкие случаи, когда его подводило чутье — ведь оно было самым большим его даром. Сегодня этой Инсаровой он снова всем доказал, что у него превосходный нюх.

Едва он отошел, как Гесрейтер спросил у Иоганны:

— Правда, что вы собираетесь замуж за доктора Крюгера? — Задавая вопрос, он не смотрел на Иоганну, взгляд его больших с поволокой глаз блуждал по залу, холеные пухлые руки поигрывали бокалом. Иоганна молчала. Свет люстры отражался в ее сверкающих лаком ногтях, она смотрела прямо перед собой, и нельзя было понять, о чем она думает. Гесрейтер не уверен даже, расслышала ли она его вопрос. Но зачем притворяться перед самим собой? Конечно же, он знает, что она слышала. Знает также, что эта рослая девушка волнует его больше, чем ему того хотелось бы. Но он не желает признаваться себе в этом и даже мысли не допускает, что с ним такое может случиться. Закоренелый жуир, он предпочел бы совсем другое и поэтому, обращаясь к Иоганне, небрежно отпускает циничное замечание насчет одной из голых девиц, которые честно отрабатывают свой хлеб на сцене г-на Пфаундлера.