Успенский мост

– А вот это – не твоё дело! Ты здесь вообще никто, обслуживающий персонал, вот и… – От звонкой пощёчины, которую влепила ей Марта, тётка пошатнулась. Длинные серьги, звякая, раскачивались, почти задевая плечи. Прижав руку к покрасневшей щеке, расфуфыренная дамочка набычилась, точно как тот мальчишка (видимо, это и был её сын), и заверещала: – Я тебе этого не забуду, я тебя засужу, урою, на куски порву! Да ты в ногах у меня ползать будешь! Ты знаешь, кто я?!

– Знаю! – неожиданно выкрикнула Марта. – Ты – тварь, которая выплюнула на свет выродка!

– Что-о?! – малиновый рот тётки округлился, ярко накрашенные глаза выпучились.

– Твой выкидыш со своими дружками избил и утопил ребёнка! Инвалида!

– Это не твоё дело! – выкрикнула расфуфыренная, забыв о пощёчине, от которой у неё лицо стало наполовину пунцовым.

– Нет, моё, – прошипела Марта, глядя ей в глаза. – Это был мой ребёнок.

– Это был нежизнеспособный инвалид, – презрительно фыркнула тётка. – Туда ему и дорога, зачем ты его только родила. Он бы всё равно долго не протянул.

Марта с рёвом вцепилась в ярко накрашенное лицо, отчего её соперница взвыла, и попыталась защищаться своими накладными ногтями, но медсестра оказалась сильнее. Она заставила тётку в мехах осесть на пол, и только тогда отцепилась, ткнув на последок в разбитый нос сложенными пальцами, прямо как хищная птица.

– Что ты тут протявкала, а? Что?! – истерически вопила Марта, с окровавленными руками нависая над поверженной женщиной. – Что нельзя ломать твоему мальчику жизнь?! А то, что он отнял жизнь у моего сына! Это как?! – Марта кричала так, что слюна брызгала во все стороны. – Они его мучили и всё снимали! А потом сбросили в реку! И всё выложили!

Марта, размахнувшись, снова ударила пытавшуюся отползти по физиономиии. По плитам холла брызнул веер алых бусинок крови. Дамочка находилась к Лике спиной, но сгусток крови, когда её голова резко повернулась, пролетел совсем рядом и оставил след на косяке входной двери.

– Почему твой сын должен жить, когда мой убит?! – И Марта огрела женщину с другой стороны. От этого удара та неестественно извернулась и упала плашмя, повернув кровавое месиво, что осталось от лица, в сторону Лики.

– У нас новый постоялец, – спокойно проговорил материализовавшийся рядом Погорельский. Потом обратился к Кристине: – Оформите. – И к Лике: – А вы приберите здесь.

Главврач исчез также бесшумно, как и появился. Марта, всё ещё тяжело дыша, наклонилась, сцепила пятерню в волосах расфуфыренной тётки и поволокла её за стеклянные двери, туда, куда чуть раньше утащила её сынка.

Лика на одной ноге попрыгала к лестнице, чтобы наверху взять швабру, перчатки и налить воды.

– Эй, ты куда собралась?! – раздался за спиной голос Кристины. – А убирать кто будет?!

– Кто насвиничал! – через плечо огрызнулась Лика. Всякое желание убирать за Мартой испарилось, равно как и возникшая было симпатия к Кристине. Больше того, саму эту Кристину недурно бы оттаскать за патлы, хотя бы разок. Вредина какая. Наверное, ей тут очень нравится – можно хамить людям чуть ли не круглосуточно.

Пинком открыв дверцу, так что звякнуло стекло, Лика вышла на общий балкон, даже не заметила, какого этажа. В кои-то веки оказалось приятно вдохнуть влажный апрельский воздух.

Рядом кто-то приглушённо хныкал. Лика осмотрелась и слева от себя, метрах в десяти, увидела одну из женщин с перекроенными лицами. Ту самую, что когда-то уродовала людей, потом стала постоялицей, а после – санитаркой в «Черноречье». Теперь она, бледная и худая, а не холёная, как на старых фото, рыдала, размазывая слёзы по бугристому лицу. Заметив Лику, новенькая всхлипнула и мигом улизнула обратно в здание.

Поставив локти на перила, Лика посмотрела вниз, на бурый снег у кирпичной стены. Нет, эта расфуфыренная тётка, конечно, вела себя мерзко, как и её сынок. Но летящие во все стороны кровавые сгустки…

Перед лицом Лики появилась рука, держащая горизонтально смартфон. На экране несколько подростков, гогоча, скакали вокруг одного, скорчившегося в центре, нанося удары с разных сторон, чтобы он не мог подняться. Били по рукам, ногам, рёбрам, спине, а один, смутно знакомый, всё метил в голову.

– Проси прощенья! – орал чей-то голос, явно пьяный.

– Проси! – подхватил хор заплетающихся языков.

Вроде бы тот, что в центре, спросил за что, хотя разобрать что-то сквозь помехи и гогот было трудно.

– За своё существование! – И снова взрыв хохота. – Тебя никто не просил рождаться!

Избиваемый попытался приподняться, и в этот момент белобрысый пацан ударил его ногой по голове «с вертушки». Парень упал навзничь, сверху сразу наскочили двое, а третий, ещё раз пнув по голове, стал скакать на животе лежащего.

– Всё! Кердык! – захлёбываясь ржанием, произнёс женский голос за кадром.

После небольшой сумятицы лежавшего подхватили и поволокли. Прыгающее изображение следовало за толпой по ночной набережной, где под фальшивое пение похоронного марша, безжизненное тело перебросили через парапет. Бесформенный силуэт, удаляясь, уменьшился и исчез в кольце брызг, сверкающих в свете фонарей.