— Нет, Кононова, — ответил генерал. — Ты от дела Кордубцева отстранена.
— А кто будет им заниматься? — упавшим голосом спросила Варвара.
— Не твоего ума дело.
* * *
Казалось бы, все самое плохое, что с ней могло случиться в это воскресенье, случилось.
Но все равно — тревожное чувство Варвару не только не покидало. Оно нарастало.
Она вышла из подземелья комиссии. Думала, на свежем, открытом воздухе пройдет. Думала, играет вегетативка, дает о себе знать смена часовых поясов. Но, как бы то ни было, ощущение тревоги усиливалось.
Позвонила Данилову. Его мобильный не отвечал. Набрала домашний — тоже молчание. Вдруг он, как она, на работу сорвался? Но нет, и рабочий молчит. А Сименсу, главному менеджеру и импресарио, звонить стыдновато — что он скажет? Загулял бойфренд в выходной, а дамочка его ревнует?
Варя бросилась домой. Как девочка, летела по эскалаторам, перебегала на станциях из вагона в вагон, чтобы не терять времени на пересадке.
А телефоны Данилова все молчали.
По улице от «Новослободской» она мчалась во весь опор. Прохожие удивленно косились. Кто‑то присвистнул вслед.
Она принеслась к подъезду бегом. Влетела в лифт. Скорей, скорей!
Вот этаж. Дрожащими руками отперла входную дверь. Вбежала в квартиру.
Данилов лежал на кровати навзничь.
Он был изжелта‑бледен, словно мертвый человек.
Варя бросилась к нему. К его бесконечно милому лицу.
Он все‑таки дышал.
На ковре у дивана валялись использованный шприц и пустая пробирка из числа тех, что передал ей Корюкин.
* * *
Они обычно оставляли друг другу записки на столе, на кухне. Обыкновенно краткие: ужин в холодильнике, буду поздно и тому подобное. Теперь письмо выглядело непривычно длинным. Начиналось оно крупными буквами:
ПРОСТИ МЕНЯ, ВАРЯ!
И дальше: