Устал рождаться и умирать

На кане было очень тепло, наши продрогшие тела быстро согрелись, и мы принялись ползать. Глядя на братьев и сестёр, я представил, как выгляжу сам. То же было, когда я переродился свиньёй. Неуклюжие, покрытые пушком, мы, должно быть, казались очень милыми. Кроме нас на кане было ещё четверо детей около трёх лет — девочка и три мальчика. Нас тоже было четверо — три мальчика и девочка.

— Отец, надо же, столько же, сколько детей! — восхищённо воскликнула твоя мать.

Лань Лянь ничего не сказал, только крякнул: он выгреб из печки обгорелое гнездо богомола и раскрыл его. От двух яиц внутри шёл пар и сильный запах.

— Кто у нас в постель надул? — спросил он. — Кто надул, тому и съесть.

— Я, я! — один за другим откликнулись два мальчика и девочка.

Лишь один мальчик промолчал. У него были большие мясистые уши, большущие глаза и маленькие губки, из-за которых казалось, что он сердит и дуется. Ты, конечно, знаешь, что это приёмный ребёнок Симэнь Цзиньлуна и Хуан Хучжу. Говорили, что его настоящие родители — ученики десятого класса средней школы. Цзиньлун со своими деньгами мог, как говорится, до святых небожителей достучаться — влияние громадное, всё у него куплено, всё мог уладить. Хучжу несколько месяцев ходила с фальшивым животом из пенопласта, но деревенские знали, как всё есть на самом деле. Ребёнка назвали Симэнь Хуань, все ласково называли его Хуаньхуань, и Цзиньлун с женой души в нём не чаяли.

— Кто наделал, тот молчит, а не делавший кричит. — С этими словами Инчунь взяла эти склеенные в кокон горячие яйца, перебрасывая из ладони в ладонь, подула на них и подала Симэнь Хуаню. — Ешь, Хуаньхуань.

Выхватив у неё эти яйца, Симэнь Хуань не глядя швырнул их на пол, да прямо под нос нашей матери-суке, которая тут же без церемоний их проглотила.

— Вот ведь пострелёнок! — глянула на Лань Ланя Инчунь.

Тот покачал головой:

— По ребёнку сразу видно, из чьей семьи!

Все четверо детей с любопытством смотрели на нас, щенят, то и дело тянулись ручонками, чтобы потрогать.

— На каждого по одному, ни больше ни меньше, вот ведь как, — сказала Инчунь.

Спустя четыре месяца, когда на абрикосе во дворе усадьбы появились первые бутоны, Инчунь заявила всем четырём парам — Цзиньлуну с Хучжу, Баофэн с Ма Лянцаем, Чан Тяньхуну с Пан Канмэй и Цзефану с Хэцзо:

— Собрала я вас, чтобы вы взяли детей домой. Во-первых, мы неграмотные, и если их оставить, боюсь, это скажется на их развитии; во-вторых, мы люди пожилые, седые вон оба, и со зрением неважно, и глуховаты стали, зубы шатаются. Хлебнули лиха за эту половину жизни, пора и нам пожить без хлопот. Для нас большая удача, что вы, товарищи Чан и Пан, оставили здесь с нами ребёнка, но мы тут с почтенным Ланем поговорили и решили, что Фэнхуан, дочери таких родителей, лучше ходить в детский сад в городе.

Наконец наступил торжественный момент ритуала передачи: четверо детей выстроились у одного края кана, четверо щенков сидели в ряд на другом конце. Инчунь обняла Симэнь Хуаня, поцеловала и передала на руки Хучжу. Потом взяла с кана старшего из щенков, погладила по голове и сунула Симэнь Хуаню:

— Это твой, Хуаньхуань.

Она обняла Ма Гайгэ, поцеловала и передала Баофэн, которая тоже взяла его на руки. Инчунь сгребла с кана второго братца, погладила и сунула Ма Гайгэ:

— Это твой, Гайгэ.

Дойдя до Фэнхуан, она тоже обняла её, полюбовалась славным розовым личиком, со слезами на глазах расцеловала в обе щёчки, а потом словно нехотя подвела к Пан Канмэй:

— Трём лысым мальчишкам не сравниться с одной маленькой феей.

Мою третью сестрёнку она потрепала по голове, погладила ротик, потеребила хвостик и сунула в руки Пан Фэнхуан:

— Это твоя девочка, Фэнхуан.

Обняв Лань Кайфана с его синим родимым пятном на пол-лица, Инчунь погладила эту его примету, вздохнула и пустила старческую слезу:

— Несчастный ребёнок… Как же так вышло, что и у тебя…

Она передала Лань Кайфана Хэцзо, и та крепко прижала сына к груди. Из-за изуродованной кабанами ягодицы ей трудно было сохранять равновесие, и она клонилась набок. Ты, Лань Цзефан, хотел принять этого «синеликого» в третьем поколении, но Хэцзо твою помощь отвергла.

Инчунь забрала с кана меня, четвёртого из помёта, и поднесла Лань Кайфану:

— Это твой, Кайфан, Четвёрочка, самый смышлёный.

Во время всей этой церемонии старина Лань Лянь сидел на корточках у конуры, закрывая старой суке глаза чёрной тряпкой и поглаживая её голову, чтобы успокоить.

ГЛАВА 38

Цзиньлун разглагольствует о высоких устремлениях. Хэцзо молча хранит старые обиды

Я еле сдержался, чтобы не вскочить с плетёного стула. Закурил, неторопливо затягиваясь и стараясь успокоиться. Украдкой глянул в лазурно-синие глаза Большеголового, узрев в них холодный и враждебный взгляд пса, который в течение пятнадцати лет прожил в моей семье, и они с бывшей женой и сыном были друг другу поддержкой и опорой. Но в ту же секунду понял, что выражение его глаз точно такое же, как у моего покойного сына Лань Кайфана: такое же холодное, враждебное, непрощающее.