Устал рождаться и умирать

Подойдя, Цзиньлун нагнулся к Кайфану с Четвёрочкой. Хэцзо попыталась вырвать ребёнка и щенка, но он уже прижал их к груди, открыл дверцу джипа и усадил на заднее сиденье. Кайфан захныкал, закричал «мама». Затявкал и Четвёрочка. Я распахнул дверцу с другой стороны и, глядя на неё ненавидящим взглядом, с издёвкой пригласил:

— Прошу вас, почтенная!

Она медлила, и тут Цзиньлун так же весело и озорно проговорил:

— Тётушка Хуаньхуаня, не будь здесь дядюшки Хуаньхуаня, я бы занёс тебя в машину на руках.

Хэцзо бросило в краску. Она уставилась на Цзиньлуна со смешанными чувствами. Конечно, вспомнила о чём-то из прошлого. На самом деле причины моего отвращения не в том, что у неё что-то было с Цзиньлуном, равно как я не испытывал отвращения к любимой женщине из-за её интимных отношений с мужем. Наконец она села в машину, но не с моей стороны, а со стороны Цзиньлуна. Я с силой захлопнул дверцу. Закрыл дверцу и Цзиньлун.

Взревел мотор, машина с грохотом понеслась вперёд. В зеркале заднего вида со стороны Цзиньлуна я видел, как Хэцзо крепко обняла сына, а он крепко обнял щенка, и от безмерной досады у меня невольно вырвалось:

— Ну ты заигралась!

Джип в это время проезжал по маленькому и узкому каменному мостику. Она вдруг открыла дверцу и выпрыгнула бы, если бы не Цзиньлун. Левой рукой он держал руль, а правой, обернувшись, ухватил её за волосы. Я тоже повернулся и схватил её за руку. Ребёнок заплакал, щенок затявкал. Когда машина достигла края моста, Цзиньлун сунул мне в грудь кулаком:

— Ублюдок!

Он выскочил из машины, вытер рукавом пот со лба и пнул дверцу:

— Ты тоже подлая тварь! Хочешь помереть — пожалуйста, он может помереть, я могу помереть, но Кайфан-то при чём? Трёхлетний ребёнок, он в чём виноват?

Кайфан уже разревелся в голос, Четвёрочка заливался бешеным лаем.

Засунув руки в карманы, Цзиньлун ходил кругами и громко пыхтел. Потом открыл дверцу, перегнулся к Кайфану, вытер ему платком слёзы и сопли и стал утешать:

— Будет, парнишка, не плачь. В следующий раз дядя приедет за тобой на «сантане». — И, потрепав по голове Четвёрочку, ругнулся: — А ты, сукин сын, чего разлаялся?!

Джип нёсся по дороге, оставляя позади в клубах пыли повозки, запряжённые лошадьми и ослами, большие четырёхколёсные и маленькие садовые тракторы, велосипедистов и пешеходов. В то время дорога в уезд представляла собой полосу асфальта пять метров шириной по центру с песочными обочинами по краям. Нынче между зоной особого развития Симэныунь и уездным городом пролегла трасса с бетонным покрытием и восьмирядным движением в обоих направлениях. По краям через каждые десять метров насажены вечнозелёные падубы, сосны в виде пагод, а между перилами разделительной полосы — жёлтые и красные розы. Джип без конца трясся и поскрипывал. Раздражённый Цзиньлун вёл машину на большой скорости, то и дело колотя по клаксону, который у него то коротко тявкал, то пронзительно взывал.

— Слушай, а у тебя колёса хорошо закреплены? — не без иронии поинтересовался я, вцепившись в ручку перед собой.

— Спокойно, — отвечал он, — перед тобой автогонщик мирового класса.

Но скорость машины заметно снизилась. После Люйдяня дорога вилась по изгибам Большого канала. Вода сверкала золотистыми бликами, по течению шёл небольшой бело-голубой катер.

— Планов у твоего дяди громадьё, дорогой племянник, — вещал Цзиньлун. — Хочу весь Гаоми превратить в рай на земле, сделать нашу деревушку прибрежной жемчужиной, чтобы ваш задрипанный уездный городишка стал пригородом Симэньтуни. А, как тебе?

Кайфан молчал.

— Дядя к тебе обращается! — повернулся я к нему.

Но этот негодник уже спал, пуская слюнку на голову Четвёрочки. Щенок лежал, чуть приоткрыв глаза, — у него, наверное, кружилась голова. Хэцзо повернулась ко мне той стороной, где у неё была бородавка, и смотрела на реку, надув губы, будто сердилась.

Уже на подъезде к городу мы увидели Хун Тайюэ. Он ехал на стареньком, ещё времён кампании «Больше свиней стране», велосипеде, в драной соломенной шляпе. Согнулся, раскачивается из стороны в сторону, изо всех сил крутя педали. Спина мокрая от пота, одежда запылённая.

— Хун Тайюэ, — проговорил я.

— Давно уже его заприметил, — откликнулся Цзиньлун. — Наверное, опять в партком уезда жаловаться.

— На кого это?

— А на кого придётся. — Помолчав, Цзиньлун улыбнулся. — Вообще-то они с нашим стариком — две стороны одной монеты. — Цзиньлун хлопнул по клаксону, а потом заговорил снова: — Из Тайюэ старший брат, а из Лань Ляня младший — не приведи господи. Так что они друг друга стоят!

Обернувшись, я увидел, как Хун Тайюэ вильнул пару раз, но не упал. Его фигура быстро уменьшалась. Вдогонку донеслась его визгливая ругань:

— Симэнь Цзиньлун! Так твоих предков и разэтак! Отродье тирана-помещика…

— Я его ругательства уже наизусть выучил, — усмехнулся Цзиньлун. — Милый старикан!

Перед воротами нашего дома Цзиньлун остановился, но глушить двигатель не стал:

— Цзефан, Хэцзо, у нас тридцать-сорок лет за плечами, пора худо-бедно разобраться, что к чему в жизни. Если с кем-то можно быть не в ладах, то между собой нужно ладить непременно!