Утешение философией

1. Тогда я говорю: — Ты знаешь сама, что честолюбивое влечение к тленным вещам надо мною весьма мало господствовало; но я желал поля для деятельности, чтобы добродетель не старилась в безмолвии.— 2. А она: — Да, единственное, что способно привлекать души, выдающиеся от природы, но еще не достигшие последней черточки в совершенстве добродетелей, — это желание славы и молва о превосходных заслугах в публичных делах. 3. Сколь это ничтожно и лишено всякого веса, размысли так. Весь охват земли, как тебе известно из астрономических показаний, сравнительно с пространством небес составляет лишь точку{84}, то есть, сравнив ее с величиной небесного шара, решишь, что она вовсе никакого пространства не занимает. 4. Из этой, столь скудной, области мира лишь четвертая часть, как ты знаешь из доказательств Птолемея

{85}, населена известными нам живыми существами. 5. Если от этой четверти ты мысленно отнимешь то, что покрыто морями и болотами, и те области, что опустошены жаждой, едва останется самое тесное поле людскому жительству. 6. И в этой-то малейшей точке загражденные и запертые вы помышляете, как распространить свою славу, как разгласить имя? Что блестящего и величественного имеет слава, в столь тесных и жалких пределах зажатая? 7. Сверх того, в ограде сего невеликого жилища многие обитают народы, языком, нравами и образом жизни разнящиеся, которых, как из-за трудности пути, так и несходства языка и редкости в сообщении, достичь не может слава не только отдельных людей, но даже и городов. 8. Во времена Марка Туллия, как сам он где-то замечает{86}

, слава Римской республики еще не перевалила за Кавказские горы, хотя та уже возмужала и страшна была парфянам и прочим народам в тех краях. 9. Итак, видишь, как стеснена, как сжата слава, которую вы усердствуете распространить и расширить? туда, где слава римского имени водвориться не может, доберется ли молва об одном римлянине? 1о. Говорить ли, что нравы и установления разных племен несходны меж собою, так что считающееся у одних достойным похвалы у других казни достойно? 11. Вот почему, даже если кого-то радует распространение его славы, ему отнюдь не полезно разглашать свое имя средь многих народов. 12. Пусть всякий довольствуется тем, что молва о нем будет странствовать среди своих, и что в рубежах одного народа заключится блистательное бессмертие его славы.

13. Но сколь многих мужей, в свое время именитейших, по недостатку в писателях истребило забвение! хотя чем бы им помогли писания, которые вместе с их сочинителями поглощает древность долгая и темная? 14. Но вы, помышляя о славе в будущих веках, мните, что продлится для вас бессмертие. 15. Если же размыслишь об этом в сравнении с бесконечной протяженностью вечности, найдешь ли повод радоваться долготе твоей славы? 16. Ведь долгота одного мгновенья, если сравнить ее с десятью тысячами лет{87}, поскольку длительность того и другого ограничена, будет с ними, хоть в малейшей степени, но соизмерима; но сие самое число лет, и даже сколь угодно большее, никак не сравнить с беспредельной длительностью. 17. В самом деле, конечные вещи можно так или иначе сравнивать между собой, бесконечное же с ко- нечным—никак нельзя. 18. А посему, сколь бы долговечною ни была слава, если сообразить ее с неисчерпаемой вечностью, представится не только малой, но прямо никакой.

19. Вы же не умеете поступать правильно иначе как ради народных ушей и пустых толков и, пренебрегая превосходством совести и доблести, домогаетесь награды от чужих пересудов. 20. Послушай, как изящно осмеял некто пустоту таких притязаний. Он накинулся с поношениями на человека, который не ради упражнения в прямой добродетели, но ради пышной славы лживо облекся именем философа, и прибавил, что скоро узнает, точно ли он философ, если причиненные ему досады снесет кротко и терпеливо. Тот недолго хранил терпение и, снеся обиды, молвил, как бы насмешливо: «Признаешь наконец во мне философа?» А тот, с еще большей язвительностью: «Признал бы, — отвечает, — если б ты смолчал»{88}. 21. Что же выдающимся мужам (речь ведь идет о них), которые ищут славы доблестью, что, повторяю, нужды им в славе после того, как тело дотла разрушится смертью? 22. Ведь если — чему рассудок наш возбраняет верить — люди умирают полностью, нет вовсе никакой славы, ибо тот, кому она воздается, вовсе не существует. 23. Если же душа, самое себя сознающая, от земной избавившись темницы{89}

, устремляется, вольная, к небу, не гнушается ли всяким земным занятием та, которая, наслаждаясь небом, радуется свободе от земного?

VII