Утесы Бедлама

Я решил поесть. В наших сумках лежал виноград, яблоки и несколько яиц фениксов, обернутых в носовой платок. Я приготовил два на огне, не спуская глаз с маркайюк, но она ни разу не пошевелилась. Неожиданно меня осенило. Я должен был сразу догадаться, как только Рафаэль рассказал мне о маркайюк, или даже раньше, поэтому озарение было вялым. Годами рядом с моей оранжереей стоял живой каменный человек, следивший за могилой моего отца и прятавшийся в оранжерее от дождя.

Я заснул в мыслях об этом, разложив одеяла у камина. Я не знал, сколько проспал. Резко проснувшись, я прислушался, не зная, что могло меня разбудить. Рафаэль так и не пришел в себя. Огонь по-прежнему горел.

Я подскочил, увидев Анку в окне. Она стояла у двери. Не желая спускать с нее глаз, я тряхнул Рафаэля за плечо, но он не очнулся. Дверь медленно распахнулась. Вот почему я проснулся – меня разбудил звон щеколды. Маркайюк держала плеть свечного плюща с сияющими коробочками семян – каждая светила не хуже лампы. Я успел убедить себя в том, что она пришла не за Рафаэлем, схватил его ружье и скрылся в комнате с ткацкими станками. Маркайюк бросила в меня плеть плюща. Пыльца поднялась в воздух и осветила мой силуэт на стене. Другая маркайюк по-прежнему стояла у окна. Я прикрыл дверь, чтобы она не щелкнула. Я не видел Анку сквозь щель, но слышал шорох ее одеяния.

Я распахнул окно и спрыгнул. Дом был высотой в полтора этажа, потому что в комнату со станками вела небольшая лестница, и от падения ногу пронзило болью. Я зажал рот руками, чтобы не вскрикнуть, и пополз к связке дров. Редкие частички пыльцы начинали сиять, когда я двигался слишком резко. Я пошевелил рукой, все медленнее и медленнее, пытаясь определить скорость, при которой мог двигаться почти незаметно. Я с трудом поднялся, зато идти было не сложно. Сложнее было идти медленно – гораздо медленнее, чем маркайюк. Я вздрогнул, осознав, что обычный человек легко увидел бы меня из окна, но за мной никто не шел. Отойдя как можно дальше от дома, я остановился рядом с кустарниками, в которых сновали мелкие зверьки, и выстрелил из ружья в сторону самой расчищенной тропы, которую только смог найти. След, который оставила пуля в пыльце, был очень ярким, и поскольку в глубине леса было безветренно, он повис в воздухе почти ровной полосой. Я быстро подошел к другому дереву, чтобы оставить человеческий след, и затем заставил себя замереть. Когда маркайюк вышла, я побрел к дому. Даже медленная ходьба оставляла след в пыльце, пусть и почти незаметный. Я остановился перед статуей. Она прошла так близко, что почти задела меня. Четверть дюйма влево, и она толкнула бы меня плечом.

Я долго стоял на месте после того, как она ушла. Маркайюк направилась по следу пули. Я досчитал до пятидесяти, прежде чем пойти. В воздухе вспыхивали мелкие искры, но не мой силуэт целиком. Статуя оставила дверь открытой, и меня охватило нелепое возмущение из-за того, что она выпустила тепло. В доме снова стало холодно. Частички пыльцы, которую оставила маркайюк, осели на полу.

Рафаэль резко схватил меня за запястье и втащил в дом.

– Боже, я думал, она… – воскликнул я.

– Она не тронула меня. – Рафаэль накинул мне на плечи одеяло. – Она искала тебя. Я видел, что произошло. Ты мог схватить сюртук, прежде чем уходить?

– Как они видят нас?

– Они видят тебя, если ты движешься.

Рафаэль окинул взглядом лес. След от пули по-прежнему висел в воздухе, как и след маркайюк, который был гораздо слабее. Больше ничего не было, но я поделил лес на воображаемые квадраты и на всякий случай внимательно изучил каждый.

– Если маркайюк не идет за нами, я должен переодеться, – наконец сказал Рафаэль. – Если я застыну где-нибудь в этой одежде, она долго не продержится.

Я закрыл ставни, чтобы сияние ламп не выходил наружу. Рафаэль переоделся в тяжелое кожаное одеяние, которое сшил сам. Я с трудом застегнул его: оно было плотным, как броня. Теперь цвет кожи Рафаэля отличался от кожи маркайюк лишь на несколько оттенков. Я шагнул назад, когда все было готово. Две недели – слишком мало времени, чтобы привыкнуть к маркайюк, но мне это удалось. Я чувствовал себя неловко, стоя рядом с Рафаэлем без пузырька с солью или щетки. Это ощущение длилось, пока он неподвижно стоял. Как только он опустился на корточки, чтобы найти воск в кармане своего старого жилета и натереть им веревку, я узнал в нем прежнего Рафаэля.

– Почему остальные маркайюк высокие, а ты не отличаешься от обычного человека? – спросил я, не в силах вынести тишину.

– Белое дерево, – ответил Рафаэль. Он провел рукой по ребрам, словно показывая кости в корсете своего одеяния. – Надень это на здорового человека, и они вырастут высокими, как маркайюк. Мы перестали носить их, когда прибыли иезуиты. Местные священники не должны были выделяться. Хорошо, теперь пойдем. Ты согрелся? От тебя не будет пользы, если ты протянешь ноги.

– Да… Умолкни, дурацкое ископаемое.

Рафаэль легонько толкнул меня в стену. Я попытался толкнуть его в ответ, но не смог.