Рафаэль медленно поднялся, держа ребенка. Девочка выпрямилась и огляделась по сторонам. Похоже, у нее больше не осталось сил, потому что она снова прижалась к его груди. Он аккуратно положил лошадку на стол. Я постарался не завидовать тому, как плавно он поднимается по лестнице, держась за перила одной рукой. Девочка уткнулась носом в его плечо, поэтому я видел только ее глаза, но они сузились, когда она улыбнулась мне. Я помахал ей рукой, и она опустила голову, смутившись.
Я вышел из церкви. Снежинки застывали в моих ладонях на долю секунды и тут же таяли. Но воздух был наполнен ими, и на свету они напоминали последние пушинки старых одуванчиков. Во флигеле горела маленькая лампа. Я не помнил, чтобы Рафаэль заводил ее. Ветряная мельница на крыше церкви продолжала скрипеть на ветру, и каждые пару минут в трубах шумела вода.
Я вернулся на кухню, подбросил дрова в печь и уселся с книгой. Глаза слипались, но я хотел дать ребенку время на то, чтобы уснуть, прежде чем попробовать заснуть самому. В какой-то момент я заметил краем глаза, как что-то упало со стола, и подскочил от неожиданности. Я решил, что мне показалось, потому что звука удара не последовало. Я нагнулся, чтобы посмотреть.
Со стола упала игрушечная лошадка. Она мягко и беззвучно покачивалась в воздухе. Я попытался схватить ее, но не рассчитал и случайно оттолкнул ее. Игрушка начала медленно кружиться в воздухе. Возможно, я тоже потерял слух. Я осторожно взял игрушку и прижал к полу. Но когда я убрал руку, она снова поднялась в воздух. Не веря своим глазам, я опустился на колени и прижался виском к полу. Игрушка висела в воздухе на высоте четверти дюйма от каменного пола. Я смог пролистать под ней около двадцати страниц книги и обложку, после чего лошадка оказалась на книге. Я поднял ее, сполоснул под горячей водой и положил в центре стола, чтобы она не упала снова. Игрушка медленно покачивалась. Я снова подумал о статуе дома, чьи смыкающиеся вокруг свечи пальцы я вычеркнул из памяти, посчитав выдумкой. Следовало бы сбросить игрушку со стола и убедиться, что она действительно упадет на пол, но я так и не осмелился.
13
На следующий день я проснулся не слишком рано, и ничего не болело. При дневном свете комната выглядела не так, как я ее представлял, поэтому я не сразу понял, где находился. Мне пришлось долго лежать неподвижно, прежде чем я мысленно собрал все воедино. Вместо обычных окон здесь были стеклянные кирпичики в каменной кладке, по одному на каждые двадцать камней. Они неравномерно пропускали свет, подцвечивая его в зеленый и синий, а там, где в потоке обсидиана таял металл, – в медно-золотой. Все вместе они окрашивали пол в разные цвета. Должно быть, под моей кроватью проходила труба, потому что сквозь маленькие окна я видел, что шел снег, но под спиной растекалось великолепное тепло. Я сел и обхватил колени руками, чувствуя, будто кто-то сшил по кусочкам мое тело. Вероятно, Рафаэль заходил в комнату, потому что в стене рядом с маленькой фигуркой святого горела свеча.
Даже во сне Клем тяжело дышал. Воздух здесь был лучше, чем в Асангаро или Крусеро, но по-прежнему казался разбавленным. Я откинул одеяло, желая убрать небольшой груз с его груди. Я облокотился на трость и застыл в ожидании. Нога болела, но не так сильно, как я думал. Воспаление вокруг шрама спало по сравнению с тем, что было в Крусеро. Лишь почувствовав, насколько мне стало легче, я понял, как сильно беспокоился из-за ноги. Я смотрел на мир сквозь темный, как сажа, страх, на который я не осмеливался взглянуть. Мне казалось, что, если боль усилится, в этих краях мне отрежут ногу. Мои плечи расслабились. Я не замечал, как был напряжен. Казалось, меня только что выпустили из шахты.
На кухне пахло чистящим порошком и свежим паром: на стеклянных трубах сохли рубашки. Девочка, сидевшая на столе, что-то пролепетала и протянула в мою сторону деревянный кубик. Я пощекотал ее, и она рассмеялась глубоким смехом, который, казалось, не мог исходить от такого маленького существа. Девочка была в новой белой одежде, а Рафаэль – в одеянии священника. Было странно видеть его таким опрятным и облаченным в черное. Его словно заменили. Когда я вошел, Рафаэль ничего не сказал, и я его не винил – в шесть тридцать утра сложно говорить на третьем языке, – но он легонько постучал по печи, показывая, что там была горячая вода. У печи стояла миска с молотым кофе и небольшая подставка треугольной формы с натянутым ситцем вместо фильтра.