Утесы Бедлама

Почти не слушая их, я огляделся по сторонам. Другие статуи тоже двигались. Одна почти не шевелилась, зато другая опустила обе руки, потому что маленький мальчик, разговаривающий с ней, не дотягивался до амфоры. Еще одна статуя не двигалась, и люди, пришедшие помолиться к ней, очень осторожно клали пузырьки с солью в амфору, словно боялись потревожить ее сон. Недалеко от нас остановилась Мария, несчастная женщина, не без труда решившаяся поучаствовать в лотерее с ребенком в качестве приза. Она ждала своей очереди к святому Томасу. Она крутила в руках пузырек с солью, смотря вдаль.

– Ну вот, Эм, ты в здравом уме, – заявил Клем. Он бросил пузырек с солью в амфору, и тот упал с тихим звоном. Выпрямившись, он обратил внимание на одеяние статуи.

– Значит, это местная одежда, но сами статуи… Что ж, очевидно, чудеса из испанских церквей. Их привезли сюда в качестве святых и затем переименовали в маркайюк?

– Нет, они отсюда, и им уже сотни лет. – Рафаэль вытянул руку перед собой, словно отталкивая что-то от себя. Жест был очень эмоциональным и противоречил его словам. Лишь через секунду я понял смысл. Прошедшие сотни лет лежали перед ним в сорока ярдах, рядом со статуей на кладбище. Я уже видел этот жест, когда мы остановились у Мартеля, – вперед к прошлому, назад в будущее. – Иезуиты считали их святыми, – добавил Рафаэль.

Клем наклонил голову.

– Вы говорите, что америндская культура изобрела заводной механизм, который приводит в действие нажимное устройство еще в шестнадцатом веке? – Он подпрыгнул на месте, чтобы проверить, не начнет ли статуя снова двигаться, но этого не произошло. Лишь хвоя поднялась в воздух.

– Первые миссионеры писали о них в своих… Не трогайте, – внезапно сказал Рафаэль, когда Клем протянул руку к статуе.

– Католический священник, – сказал Клем, рассмеявшись. – Они важны для вас так же, как и для всех остальных. Я антрополог, а не инквизитор. Могли бы просто сказать.

Рафаэль выглядел уставшим.

– Я не хочу, чтобы вы трогали святого Томаса не меньше, чем все остальные не хотят, чтобы вы трогали маркайюк.

– Конечно, конечно. Но, по правде говоря, я не пишу отчет в Рим. Кстати! Меррик, оставайся здесь. Пора сделать дагеротипию.

Мы оба смотрели, как Клем скрылся в церкви.

– Что такое дагеротипия? – спросил Рафаэль.

– Тип фотографии, – ответил я, но затем увидел, что Рафаэль по-прежнему смотрел на меня. – Это… запись изображения на стекле. Стекло обрабатывается светочувствительным химическим веществом, и на солнце оно реагирует на свет перед линзами. Появляется черно-белое изображение. Гораздо точнее рисунка. Я не разбираюсь в процессе. Но объект фотографии не пострадает, как и при рисовании.

Рафаэль внимательно слушал меня.

– Сколько времени это займет? – поинтересовался он.

– Пару минут, – ответил я.

– Минут, – повторил он.

– Вы можете просто отойти в сторону, если не хотите так долго стоять неподвижно, – предложил я и затем понял, что для него пара минут не казалась долгим временем.

Рафаэль бросил странный несчастный взгляд на святого Томаса, но ничего не сказал.

– Мы можем фотографировать их? – поинтересовался я.

– Почему нет?

– Некоторым людям не нравится.

Я подумал, что Рафаэль привык пристально смотреть на своего собеседника, но в этот момент его взгляд стал мутным. Он просто погружался в мысли, не отворачиваясь от человека. Вместо этого он запирался за дверями где-то внутри собственного черепа, но внешне все оставалось прежним. Я заметил, как он пришел в себя.

– Обычно это глупые люди?

– Д… да.

– Мария. – Рафаэль обратился к женщине, которая по-прежнему ждала за нами. Он шагнул в сторону, показывая, что она может подойти к статуе, если хочет.

Но она не подошла. Женщина тряхнула головой и показала ему обрывок веревки с узелками.

– Не готово, – сказала Мария на детской версии испанского языка.

– Можно я попробую? – спросил я.

Рафаэль протянул мне пузырек с солью. Статуя снова начала двигаться. Как бы то ни было, она двигалась гораздо лучше, чем небольшие автоматические фигурки, которые я видел в Лондоне. Мое сердце забилось быстрее, и где-то в глубине души я поверил, что статуя была живой, но я мало путешествовал и не видел чудес из церквей. В испанских церквях по-прежнему были статуи святых, которые плакали кровавыми слезами и двигались, и многие верили, что они живые. Наверное, они тоже выглядели убедительно. Я смотрел, как статуя опускает руку. Рукав ее одеяния медленно сползал, складки расправлялись, оставляя темные заломы со светлыми очертаниями вокруг них.

Клем вернулся с камерой-обскурой в одной руке и тремя ветками равной длины в другой. Из них он собирался сделать штатив.

– А вот и я! – крикнул он. – По-моему, сейчас подходящий свет, хороший и равномерный. Эта пыльца – настоящее чудо. Рафаэль, будьте другом, обвяжите эти палки для меня.

Клем суетливо пытался вставить палки в землю. Наконец Рафаэль ударил по ним ладонью, и самодельный штатив ушел в землю на полтора дюйма.

– Боже, кем вы были до того, как получили сан? Силачом в цирке? – рассмеялся Клем.

– Не тяните, он стоит на одной ноге, – сказал Рафаэль.