Утесы Бедлама

Клем озадаченно нахмурился.

– У святого Томаса одна нога?

Это прозвучало как шутка, хотя она была не в его вкусе. Я увидел, как покраснели уши Клема, когда он понял. Я попытался поймать его взгляд, чтобы показать, что я не обижался, но Клем начал устанавливать камеру.

Рафаэль выглядел так, словно мысленно перечислял все христианские причины не задушить Клема. В какой-то момент он мельком посмотрел на меня и на статую. Он переменился в лице.

– Не шевелитесь, – велел он.

Статуя снова двигалась. Я видел ее краем глаза, но она двигалась так медленно, что мне это не было заметно. Она дотронулась кончиками пальцев до моей груди и затем прижала ладонь полностью. Я закрыл глаза и прислушался, но даже при такой близости скрип винтов не был слышен. Клем, стоявший слева от меня, радостно взвизгнул. Я услышал, как он снял крышку с камеры-обскуры.

– Не шевелись, – пробормотал он, даже не заметив, что Рафаэль сказал то же самое.

– Что она делает? – спросил я у Рафаэля. Я постарался направить голос к нему, ведь повернув голову, я бы испортил фотографию.

– Благословляет. Она вам не навредит. Это хорошо. Такое бывает не с каждым.

– Наверное, в нажимной механизм встроен счетчик, – предположил Клем. – Например, благословлять каждого пятнадцатого человека, который долго стоит на одном месте, или что-то вроде того. Вы замечали, как часто это происходит? Конечно, нет, – вздохнул он, когда Рафаэль покачал головой. – В любом случае чертовски умно. Вряд ли вы разрешите мне раскопать…

– Дотронетесь до этой земли, и я принесу вас в жертву кому-нибудь с зубами, – отрезал Рафаэль.

– Все-таки не католик до мозга костей, не так ли?

– Клем, – вмешался я.

– Меррик, дружище.

– Хватит издеваться над нашим единственным проводником.

– Умолкни, – рявкнул Клем не таким теплым тоном, каким мог бы. Я замолчал. Шансы прожить неделю без перепалок таяли на глазах. Непонятно, как Клему удалось провести столько времени в подобных странах, но так и не понять, что успех или неудача экспедиции зависели от того, кем он был – рулевым, который плавно вел судно вперед, или ныряльщиком, который обрызгивал всех каждый раз, когда на большой глубине появлялось что-то интересное. Рядом с ним и Рафаэлем я чувствовал себя так, словно стоял на берегу полусвященного озера, затерянного в горах, с сенбернаром, решительно настроенным получить медаль по плаванию.

Статуя по-прежнему держала руку на моей груди в области сердца. Будь она человеком, она бы почувствовала биение, потому что сердце выпрыгивало у меня из груди, по крайней мере поначалу. Но чем дольше я стоял, тем больше успокаивался. Мне казалось, что от земли исходит тепло, и хотя я знал о заводном механизме, но все равно ощущал волшебство. Сухожилия в руке маркайюк напряглись, вокруг пустых глаз застыли морщинки. Было бы прекрасно поверить в чудо, если бы я еще мог во что-то верить.

Статуя легонько толкнула меня. Наверное, так они прощались с человеком, если собиралась очередь, но этот толчок напоминал похлопывание по плечу, когда доктор говорит, что в конце концов ты поправишься.

– Клем, я могу уйти? – спросил я. Лишь теперь я заметил, что Клем и Рафаэль по-прежнему спорили. Я ничего не слышал, хотя они стояли в десяти футах от меня. – Она… толкает меня.

– Д… да. Думаю, уже достаточно.

Клем опустил затвор. Я отошел в сторону, и статуя убрала руку.

– Невероятно, – воскликнул Клем. – Совершенно невероятно.

Мария, которая закончила плести узелки на веревке, подошла к Рафаэлю и протянула ему пузырек с солью. Он взял ее за рукав и отвел к неподвижно стоявшему святому Томасу.

Женщина поколебалась и затем начала обвязывать обрывок веревки вокруг запястья статуи. Она обернулась, так и не закончив, когда кто-то подошел к ней и бросил свою соль в амфору.

– Мария, – сказал Рафаэль. На этот раз его голос сквозил кечуанской интонацией, которая звучала гораздо теплее формального и религиозного испанского языка. С такой интонацией уменьшительная форма имени прозвучала бы грубо. Я не понимал, почему был уверен в этом. Прошло слишком мало времени, чтобы я начал воспринимать язык, но эти знания уже сидели глубоко внутри. Я погладил рукоять своей трости, чувствуя, что снова прикоснулся к чему-то знакомому, но утраченному.

Мария сказала что-то о своей матери и поспешила прочь. Клем разбирал камеру-обскуру, но она даже не посмотрела на него. Рафаэль провел пальцами по обрывку веревки на запястье маркайюк.

– Здесь сказано, что если она выиграет ребенка в следующий раз, он приглашен на крестины. Следующую церемонию я подстрою, – сказал он.

– Так и сказано? – уточнил Клем. – Со сложноподчиненным предложением?

Он выглядел так, словно нашел рай, не затрудняя себя такими проблемами, как смерть.

– Нет, – возразил Рафаэль. – Приглашения со сложноподчиненными предложениями выражаются числами и овцами.

Я фыркнул и притворился, что сделал это случайно.

– Без грубостей, – бросил Клем. – Доказательств других видов письменности нет. Нет даже… Я не думаю, что все они учились у конкретного человека – настоящего кипукамайюк. Прости, Эм, это означает «мастер узлов»…