Утраченные звезды

— А в каком мы, жители России, теперь положении? Мало того, что в больницу надо ложиться со своими лекарствами и кормежкой, так надо еще предварительно за операцию заплатить. А потом никакого за тобой социального страхования — ни амбулаторного, ни больничного бюллетеня, никакого оплачиваемого отпуска ни по труду, ни по болезни. Словом, кругом свобода частной жизни — ты свободен от государства, государство — от тебя, хочешь на Земле живи, хочешь на Луну перебирайся, единственная между нами связь — государственные налоги. Освободишься от налогов — освободишься от всего, ты вольная птица, остерегайся только, чтобы тебя охотник за ногу не захлестнул. Так — то, Петр Агеевич…

Песков замолчал, глядя за ворота гаража, где кто-то прокатил на машине. В гараж дохнуло свежим ветерком, серой мышью промелькнула облачная тень.

— Тоскуешь по прежней инженерной работе? — спросил Петр, из жалости стараясь отвлечь Пескова от печальных мыслей, а что и кто может отвлечь от того, что висит над головой днем и ночью и все норовит стукнуть, да так, чтобы было больнее.

— Что ты, Петр Агеевич! Ежели б позвали в мой прежний институт по открывшейся вдруг потребности, бегом побежал бы, даже на самую посредственную зарплату, даже рядовым проектантом. Ведь я там был че-ло-ве-ком, который жил с творческим полетом мыслей, с радостным трепетом сердца от хороших технических находок. Я там имел и производственную и общественную цену специалиста. Что ты, Петр Агеевич! Но, увы, это, как говорят политики, в обозримом будущем невозможно, — с начала этого признания Песков, было, ярко оживился, но под конец снова потух и увял.

— А мне пришлось повстречать таких, которые на завод возвращаться не хотят, отвыкли уже от режима рабочего дня и дисциплины. Как потом запускать заводы станут? — задал вопрос Петр сам себе.

— Да, есть такие, я тоже встречал некоторых, которые глупой свободой бравируют и независимостью жонглируют, но такие свобода и независимость ложные, самообман, до первого тычка в зубы. Однако я заговорился и тебя заговорил. Я к тебе, Петр Агеевич, по делу: не сделал бы ты одолжение для меня — съездить в рейс на моем грузовике в Курскую область за сахаром? За день обернешься, твою работу хорошо оплачу. А мне пришел срок в больницу ложиться.

Предложение для Петра было неожиданным, однако, и привлекательным. Он поймал себя на мысли, что обрадовался возможности что-то заработать. Но тотчас внутренним зрением увидел в себе человека, который каждый день следит сам за собою — а что ты сегодня подзаработаешь, и где, и как подзаработаешь, не для накопления капитала, а на прокорм детей. Дикость какая-то, волчья дикость — рыскать среди людей в поисках какой-либо добычи. Но волка гонят как хищника, с ненавистью, со страхом, но и с уважением за силу, а тебя отталкивают, как голодную, запаршивевшую собаку — презрением, с пакостной жалостью. В каком-то диком, унизительном положении он столько уж времени пребывает, и не только он один, а и жена. Ему стало стыдно того, что в тайне обрадовался случаю заработать что-то и, скрывая эту свою унизительную радость, он сказал:

— Я не против помочь тебе, съездить хоть и в два рейса, но сам понимаешь, в коммерческих делах твоих я ничего не понимаю, где, у кого, за что и тому подобное.

— За это не беспокойся, с тобой поедет жена, она и будет все обделывать, тебя, в крайнем случае, прошу помочь погрузить и проследить за погрузкой. — За все за это я кладу тебе двести рублей, — пояснил Песков, довольный тем, что нашел себе подмену в лице надежного человека.

Двести рублей за один рейс? — удивился Петр про себя и не стал уточнять обещание. Он согласен был и на пятьдесят рублей в день, но опять же не стал ничего исправлять, становясь тем человеком, каким делала его жизнь.

О мужской чести

Некоторое время ехали прямо на восходящее солнце, от его красных навесных лучей Петр заслонился защитным щитком. А жена Федора Анастасия, полная, крепкая телом, полнощекая, слегка курносая женщина, продавившая свой край сиденья, зажмурившись от солнца, вскоре задремала, опустив голову на грудь. Дремали и пустые поля по сторонам дороги.

Симферопольское шоссе, на которое они выскочили, было знакомо Петру издавна. Когда-то Золотаревы всей семьей ежегодно ездили на своей Ладе к жаркому Черноморью, и это было будто обязательной заповеденкой. Теперь это казалось фантазией, даже с трудом припоминалось, когда это было последний раз. Сегодня Петру показалось, что знакомое шоссе будто сузилось, сжатое разветвившимися придорожными деревьями, и от раннего часа было пустынным, почти не попадались встречные машины, редко-редко обгоняли легковушки. Видно, прекратились отпускные поездки к морю: для одних они были, как Петру с Таней, не по карману, а для других — Черноморье не стало столь южным по сравнением со Средиземноморьем.