Утренняя звезда

— Себя и вини! Вот, скажем, Сушков господин зовет меня и приказывает: добудь мне, Кузьма, лисичку на ворот к шубе, — я те рубль дам. А я вдруг медведя приволоку! Оно, может, и труднее, а ни к чему. Нешто он мне уплатит?

— Нет, — сказал художник. — Медведя ему ненадобно.

— То-то!.. А ежели Дуняшка в Москву поедет, я и сам туда подамся. В деревне мне несподручно, Иван Лексеич. Тяжко в деревне! С одного боку управитель прижимает, с другого мужики злобствуют. Завидущие! В городу легше. Смекалка у меня быстрая, на руки тоже проворен.

— Да ведь ты крепостной! — возразил Ерменев.

— Это ничего! Помещики многих мужиков отпускают в город, на оброк. Должон буду платить оброку поболе, и все… Барину от этого только выгода. Да и мне тоже: уплатил, что положено, и живи. Вроде вольного!

Некоторое время ехали в молчании. Потом Кузьма опять заговорил:

— Павлушка Фильцов в рекруты идет. По своей охоте…

— Что это вдруг? — удивился Ерменев.

— Кто его знает! Шалый он парень, упрямый… Ну и пускай, я рад. Вокруг Дуняшки все вился. Еще бы: невеста хоть куда! У отца его хозяйство худое. Впроголодь живут.

— А дочь твоя, верно, горюет?

— Что-то незаметно! А погорюет, тоже не беда. Девичьи слезы, что роса; взойдет солнышко — мигом высохнет…

Проселок кончился, телега выехала на большак. Навстречу, со стороны Серпухова, на рысях шел конный отряд. Кузьма съехал с дороги, остановился у обочины. Отряд приближался. Впереди офицер на гнедом жеребце, за ним солдаты: человек пятьдесят. Комья грязи взлетали из-под копыт. Вслед за всадниками показались дрожки, в них ехали Нащокин с дочерью. Ерменев сразу узнал его. Нащокин скользнул взглядом по сидящим в телеге и отвернулся.

— В Калиново поехали! — вздохнул Кузьма. — Худо придется мужикам. Дурачье! Бунтовать вздумали!

— Вот горе! — сказал Ерменев. — Уж так людей жалко!

— Как не жалко! — согласился Кузьма и, сняв шапку, перекрестился. — Ведь крещеный народ, соседи! Зря себя погубили. Сила-то соломку ломит!

* * *

В воскресенье с утра в Сивцове дым пошел коромыслом.

Павел Фильцов, окруженный ватагой парней, шатался по деревне, горланил песни и похвалялся удалью. Парни стучались то в одну, то в другую избу, требуя угощения.

— Принимай гостей, хозяин! — объявлял Павел. — На царскую службу иду. Турчина бить, православную землю защищать! Ставь вина зеленого, капустки квашеной, моченых яблочек!

Иная баба в сердцах пробовала осадить расходившихся молодцов, но муж строго выговаривал:

— Лекрута ублажать надо… Подавай все, что есть в доме!

Скоро парни вовсе захмелели и стали бесчинствовать. Задирали прохожих, затевали драки, бранились непристойно, кое-где побили посуду.

— Собирайся все на луг! — предложил Павел Фильцов. — Плясать будем!.. Пошли по дворам — созывать девок.

Мужики запирались, наказав дочерям за ворота не выходить и даже в окошко не выглядывать.

— Дуньку дударевскую возьмем! — крикнул Павел.

— Верно! — одобрил кто-то. — Пошли к Дударевым!

— У Кузьмы хмельного полным-полно, пусть угощает! — поддержал другой.

Парни хлынули к дударевскому двору, застучали в ворота.

Марья испуганно шепнула:

— Явились!.. Павлушка с огольцами своими… А Кузьмы-то, как на грех, нет. Одни мы!

— Не открывай, тетя Маша! — сказала Дуня.

Сердце ее часто забилось, со щек схлынул румянец, но это был не страх.

Парни во всю мочь колотили по воротам; кулаками, ногами, дубинами.

— Беда! — сказала Марья. — Надо открыть, не то высадят. Ты, Дунюшка, ступай в овин, схоронись, а я пойду… Авось старуху не обидят. — Она пошла к воротам, открыла фортку: — Чего вам? Хорошие ребята, а буяните! Ай, срам!

— Ты не срами, тетка! — заговорил кто-то заплетающимся языком. — Вина нам неси!

— Да откуда я его возьму? — развела руками Марья. — Нету ни капельки, вот те крест! Кузьма завтра вернется, привезет.

— А нам нынче надобно! — настаивал парень.

— Погоди! — остановил его Павел. — Коли нет вина, так пусть Дунька к нам выходит.

— И ее тоже нетути! — сказала Марья. — С подружкой по грибы пошла.

— А ну-ка пусти! — крикнул Павел, оттолкнув женщину плечом. И, обратившись к спутникам, сказал: — Вы здесь постойте, а я мигом приведу…

Он вошел во двор и остановился. Дуня стояла на крылечке, в руке у нее был железный ухват.

— Зачем пришел? — спросила она.

Парень замялся.

— Проститься! — сказал он тихо. — Завтра уезжаю.

— Проститься!.. Окна бить да ворота ломать. Вишь, шайку целую привел. Ступай себе, скатертью дорога!

— А я желаю, чтобы ты с нами плясать пошла, — снова запетушился Павел. — Мне отказа ни в чем нет! Иду солдатскую лямку тянуть, царице-матушке служить!

— Вот там и воюй! — сказала девушка насмешливо. — А я с тобой никуда не пойду, так и знай!

— По мазилке убиваешься? Не видать тебе его, как ушей своих. Поминай, как звали!.. Говорю добром: иди с нами, не то силой поволоку.

Он двинулся к крылечку, глаза его налились кровью. Девушка выпрямилась, подняла ухват.

— Слушай, Павел! — сказала она тихо. — Если сделаешь хоть шаг, я голову тебе проломлю… А дружков своих кликнешь, и с ними то же будет… Пока меня жизни не решите, близко не подпущу!