Васька кивнул двоим подросткам, стоявшим неподалеку, и все трое пустились бежать, сверкая черными пятками.
— Люди православные! — послышался возглас. — Глядите, глядите! Чудо!
Все подняли головы.
На верхней ступеньке лестницы стоял странник в лохмотьях, с котомкой за плечами. Высоко подняв факел, он осветил икону.
— Чудо! — кричал странник неистово, захлебываясь от сладостного восторга. — Ликует матушка, веселится царица небесная!.. Нас на подвиг благословляет…
В багровых отблесках мечущегося на ветру пламени казалось, будто по темному лику богородицы блуждает загадочная улыбка.
Ропот пронесся в толпе.
Люди благоговейно снимали шапки, осеняя себя крестным знамением.
Странник запел высоким, надрывным голосом:
— «Достойно есть, яко воистину блажити тя богородицу…»
Несколько мужских и женских голосов подхватило:
— «Присноблаженную и пренепорочную и матерь бога нашего…»
И тут же вдали загудели частые удары колокола.
— Набат! — воскликнул кто-то.
— Пошли, братцы! — крикнул Василий Андреев. — В гости к Амвросию!
Толпа устремилась вверх по Варварке, к Кремлевской стене.
Верстах в двадцати от Москвы Ерменева задержали на карантинном посту. На этот раз не помогла и бумага из Петербургской академии…
— Какие нынче в Москве художества! — пожал плечами офицер. — Придется вам, сударь, воротиться…
Пока Ерменев препирался с неумолимым стражем, к заставе подкатила забрызганная грязью карета. Из кареты вышел мужчина в дорожном плаще и направился в помещение гауптвахты.
Постояв некоторое время в стороне и прислушиваясь к спору, он спросил:
— Уж не господина ли Ерменева вижу я перед собой?
— Да! — откликнулся изумленный живописец. — Я точно Ерменев… А вы?
— Дайте срок, объясню. — Незнакомец протянул офицеру какой-то документ и сказал: — Господин Ерменев поедет со мной в Москву по служебной надобности.
Офицер замялся.
— Можете не опасаться! — заверил незнакомец. — Мы вместе отправимся к его превосходительству генералу Еропкину. Ежели угодно, могу подтвердить письменно.
— Было бы желательно, — сказал офицер.
Незнакомец присел к столу и набросал несколько строк на листе бумаги.
Офицер прочитал, спрятал бумагу в ящик и крикнул в окно караульному:
— Пропусти двоих с кучером!
— Долгонько же заставили вы себя дожидаться, сударь! — шутливо сказал незнакомец, когда карета тронулась.
Ерменев с удивлением поглядел на него.
— Предупрежден был письмом о вашем приезде месяца три назад, — пояснил тот. — А вас все нет да нет, словно в воду канули…
— Кто же предупредил? — еще больше удивился художник.
— Господин Баженов.
— Так он знаком вам? Позвольте же узнать, с кем имею удовольствие беседовать.
— Каржавин Федор, Васильев сын. Служу в кремлевской экспедиции архитекторским помощником второго класса.
— Вот как! — обрадовался Ерменев. — Стало быть, мы с вами собратья?
— Слишком много чести, — вздохнул Каржавин. — Художества люблю, иногда балуюсь карандашом и даже красками, для удовольствия… Однако мастерству этому не обучался. А в кремлевской экспедиции исполняю другие обязанности. Сами знаете: для зодчества необходимо многое, что художнику не под силу. К примеру, наем рабочих людей, доставка камня, леса, извести и прочих материалов. Этим и распоряжаюсь. А прежде подвизался на ином поприще…
Не дожидаясь расспросов, Каржавин стал рассказывать о себе. Отец его, Василий Никитич, богатый петербургский купец, был человек образованный. Когда сыну минуло семь лет, Василий Никитич взял его с собой в заграничное путешествие. Побывали они в Данциге и Пруссии, потом отправились в Лондон. Оттуда Василий Никитич возвратился в Россию, сына же отправил в Париж, на попечение своего брата, Ерофея.
О дяде Каржавин говорил с благоговением:
— Великого ума человек Ерофей Никитич… Поистине кладезь знаний! Уехав из России по торговым делам, сперва жил в Польше, но потерпел жестокую неудачу и почти вовсе разорился. Тогда он переселился в Париж и посвятил себя науке. Труды его по древней истории российской, а главное — по особенностям нашего языка в сравнении с языком греческим и славянскими наречиями получили похвальные отзывы знаменитых французских ученых… Мечтаю я, — добавил Каржавин, — завершить то, чего не успел закончить дядюшка: выпустить в свет большое сочинение. Только времени не хватает и денег.
— Странно! — заметил Ерменев. — Неужели, имея состоятельного родителя, вы испытываете нужду в деньгах?
— Произошла у меня с батюшкой размолвка… Способствуя моему образованию, он стремился подготовить себе достойного наследника. По его мысли, российское купечество лишь тогда сможет успешно состязаться с европейским, когда вооружит себя познаниями в географии, навигации, математике и иноземных языках… Ну, а я не намерен оставаться простым купцом. Мечтаю о большем… Отсюда начались наши несогласия. Пришлось расстаться с отеческим кровом и кормиться собственными трудами.
Каржавин рассказал, что в Париже он учился сперва в коллеже Ликсие, потом в университете, а возвратился на родину шесть лет назад.
— Позвольте, — прервал его Ерменев. — Каков же ваш возраст?