Утренняя звезда

— Пропусти их, братцы! — вмешался русый голубоглазый молодец. — Пусть их едут к… — Он добавил непристойное словцо. — Авось и сами управимся…

Толпа медленно расступилась. Вслед коляске полетели забористая брань, улюлюканье, хохот.

— Слыхал? — спросил Сумароков соседа.

— Не глухой.

— То-то!.. Пока еще цветики, ягодки впереди…

За Москворецким мостом коляска обогнала подростка лет четырнадцати. На нем был малиновый гимназический кафтанчик с голубым воротником и огромными медными пуговицами, на голове — поярковая треуголка.

— Вон Петруша Страхов, — указал Сумароков. — Должно быть, из карантина возвращается, несет отцу сведения об умерших. Позавчера было пятьсот, может, бог даст, нынче на убыль пошло…

Приказав кучеру остановиться, он окликнул мальчика. Тот подошел к экипажу, поклонился, пристукнув каблуками.

— Сколько нынче, Петруша?

— Шестьсот десять, Александр Петрович, — деловито отрапортовал гимназист.

Сумароков только махнул рукой. Мальчик заспешил дальше. Он уже привык к заунывному погребальному звону колоколов, колымагам мортусов, наполненным трупами. Пробегая по опустевшим московским улицам, он не ощущал ни страха, ни уныния. Ему даже нравилось, что взрослые, почтенные люди с нетерпением поджидают его, чтобы расспросить о новостях.

Жили Страховы на Зацепе, у Серпуховских ворот. Петрушин отец был псаломщиком в церкви. Многие церковнослужители либо вовсе покинули Москву, либо попрятались за семью замками. А Иван Страхов, хотя и мог найти приют у родственника, жившего под Рязанью, остался на месте и продолжал исправно исполнять свои обязанности.

Однако он принял всяческие меры, чтобы не допустить заразу в свой дом. Ворота всегда были на запоре. Костер на дворе горел денно и нощно. В горницах дымились курительные свечи, чадили жаровни с древесным углем, по стенам были развешаны корзиночки с чесноком, на столах и полках стояли склянки, наполненные ароматным уксусом.

Старший сын Страхова служил письмоводителем при карантине, а младшему, гимназисту Петруше, отец наказал ежевечерне ходить к брату за сведениями: сколько народу погибло от моровой язвы за день.

2

Федосья Аникина возилась у печи, гремела чугунками, замешивая тесто из ржаной муки. И вдруг напал на нее озноб. Стуча зубами, Федосья прилегла на полати, накрылась овчинным тулупом. Но согреться не удавалось. Потом началась боль во лбу и висках. Перед глазами поплыли огненные круги…

В сенях раздался топот босых ног. В горницу вбежали сыновья.

С трудом приподняв голову, Федосья хрипло проговорила:

— Уходите со двора!.. Зачумела я…

Мальчики остановились на пороге оторопев.

— Матушка!.. Родимая!.. — тихо сказал старший, Васька.

— Бегите, говорю! — через силу повторила мать. — Скорей бегите!

Дети продолжали стоять. Вдруг шестилетний Егор разревелся.

— Ох, мочи нет! Помираю! — застонала Федосья, стуча зубами. — Бегите!..

Василий потянул за руку младшего брата. Егор плакал навзрыд. Васька шагал молча.

У ворот стоял сосед, псаломщик Иван Страхов.

— Чего ревешь? — спросил он ласково и протянул руку, чтобы ущипнуть за ухо малыша.

— Не трожьте! — хмуро предупредил Василий. — Чума у нас. Мать помирает.

Страхов попятился.

— Отцу скажите! — крикнул он вслед мальчикам. — Пусть домой не идет.

— «Пусть домой не идет»! — повторил сердито Васька. — Значит, как собаке, одной помирать?..

Кузня Степана Аникина помещалась в одном из переулков на Ордынке. Когда мальчики пришли туда, дверь была заперта на засов.

— Где ж батя? — спросил Егорка, утирая нос рукавом.

— Я знаю где, — ответил Василий. — Ты вот что, посиди-ка здесь. Я живо сбегаю. Только никуда не уходи!

— Есть хочется, — сказал малыш плаксиво.

— Обожди малость. Вернемся с батей, хлебца принесем…

Петруша Страхов отпер калитку. Лохматый пес, спущенный с цепи, бросился с веселым лаем навстречу. Костер догорал. Мальчик, не заходя в дом, пошел в сарай, принес охапку щепок и сухого навоза. Сникшее пламя вспыхнуло с новой силой, повалил густой, едкий дым.

На крылечко вышел отец.

— Сколько? — спросил он.

Мальчик назвал цифру. Отец в раздумье почесал бороду.

— И у нас беда на пороге, — сказал он. — Кузнеца Аникина жена зачумела… А Васька с Егоркой со двора ушли.

Петруша вздрогнул. Аникины жили рядом, в соседнем дворе. Со старшим из аникинских ребят они чуть ли не каждый день играли в лапту.

— Так вот, — продолжал Иван Страхов. — Их сюда не впускать, и тебе к ним, ежели встретятся, близко не подходить! Понял?

— Понял, батюшка, — сказал Петруша. — Только как же?..

— «Как же, как же»! — в сердцах повторил отец. — Да разве они одни на Москве? Помочь не поможешь, а заразу в дом принесешь. Сказано, и все тут!

— Слушаюсь, батюшка, — покорно сказал мальчик.

Они стояли на крылечке, глядя туда, где за невысоким забором виднелось темное окошко. Там уже безмолвно хозяйничала страшная гостья.

Вдруг к ним донесся невнятный звук. Оба прислушались.

— П-и-и-ть!

— Живая еще! — прошептал Петруша.

Отец снова почесал бороду.

— М-да!.. Пить просит. Их всегда жажда томит…

Он медленно спустился по ступенькам.

— Открыто окошко-то, — заметил он. — Надо сообразить…