Утренний бриз

Михаил Петрович выступил вперед, вскочил на нарты, чтобы все его видели, поднял руку. Над заимкой, залитой солнцем, стало очень тихо. В этой тишине отчетливо слышался хруст снега под копытами оленей, Которые беспокойно топтались, вздрагивали. Куркутский смотрел на окружавших его людей. Из полуоткрытых ртов вырывались белые морозные клубочки. Куркутский сказал коротко, громко:

— Великий вождь Ленин хочет, чтобы люди были справедливы. Сколько вы просите за свой табун?

Чуванцы и еропольцы были удивлены словами Куркутского. Такого еще никогда не было. Купцы сами устанавливали цену на меха, на оленей, на собак. Люди переглядывались, заговорили удивленно, даже растерянно. Куркутский повторил свой вопрос:

— Сколько бы вы хотели получить товаров и каких за свой табун? Сколько в нем голов?

Оленеводы опять были в затруднении. Кто-то крикнул:

— Рэнто знает! Рэнто скажет!

Все повернулись в сторону Рэнто. Он по-прежнему был спокоен и молчалив. Куркутский попросил его:

— Помоги, Рэнто!

Рэнто, у которого от изморози усы стали белыми, не трогаясь с места, заговорил, не напрягая голоса:

— Чуванцы говорят, что Ленин — справедливый вождь. Он защитник охотников, оленных людей. В табуне четыреста сорок оленей. За табун мы просим два мешка кирпичного чая, один куль муки-маньчжурки, полкуля соли, десять пачек патронов и семь штук камлеек.

— Гок, гок! — одобрительно закричали оленеводы. — Рэнто верно говорит! Цена справедливая!

Куркутский и его товарищи видели, что хотя оленеводы и кричат так громко, но их одолевают сомнения. А не много ли Они запросили? Не обидятся ли люди, приехавшие к ним с законами великого вождя Ленина, не подумают ли они, что оленеводы жадные, что хотят получить больше, чем следует. Конечно, Рэнто назвал большую цену, и столько бы товаров прежние купцы не дали за таких сухих оленей, но великий вождь Ленин хочет, чтобы люди были счастливы…

«Как же обманывали этих людей коммерсанты, и свои и американские, — думал Куркутский — если названные сейчас товары кажутся им щедрой ценой за табун». Быть может, еще никогда такая ненависть к прежним хозяевам края не охватывала учителя, как в эти минуты. Он твердо сказал:

— Ваша цена — неправильная цена!

Его слова точно уничтожили все звуки, над заимкой, над людьми повисла напряженная тишина. Она словно сковала людей, их лица, глаза, губы. Оленеводов захлестнул стыд. Великий вождь Ленин теперь узнает, что они жадные, и отвернется от них, а люди с его законами уедут и увезут товары. Еропольцы тоже притихли, опасаясь, что теперь торг сорвется и они останутся без мяса. Голод снова схватит их за горло своей костлявой и безжалостной рукой. Дьячков и Шарыпов встревоженно переглянулись, Они тоже не поняли Куркутского. Что он говорит? Шарыпов уже хотел дернуть Куркутского за полу кухлянки, но учитель улыбнулся, и лицо его осветилось. Голос зазвучал громко и весело:

— Ваша цена маленькая, несправедливая! Ваш табун стоит больше! Великий вождь Ленин и Советская власть довольны, что вы хотели за такую низкую цену отдать табун голодным людям. Спасибо вам от великого вождя Ленина и Советской власти за вашу честность и помощь. Они дарят вам сегодня все вот эти товары!

— Молодец! — восхищенно произнес Дьячков, а Шарыпов только шумно, с облегчением вздохнули прикрыл глаза.

А вокруг, кричали, радовались, пританцовывали, веселились люди.

Куркутский соскочил с нарт, и Шарыпов хлопнул его по плечу.

— Спасибо, друг!

Чуванцы шумно выражали свой восторг, однако все еще не прикасались к товарам. Тогда Куркутский вытащил из ближнего мешка пачку плиточного чая и сунул его в руки рядом стоявшему оленеводу.

— Бери! Это тебе от Советской власти, от Ленина!

— Ка-а-ком-э! — воскликнул чуванец, и к его возгласу присоединились другие оленеводы, которым вручали товары Дьячков и Шарыпов. Они знали, что чуванцы потом поровну, справедливо все между собой поделят и никто не утаит даже щепотки чаю или табаку.

…Пылали костры на истоптанном снегу, падали заарканенные олени, выделенные для угощения.

Варилась в котлах, прямо под небом, свежая оленина. Едва она успевала потемнеть, как ее резали, рвали на куски и ели. Куркутский, Дьячков, Шарыпов сидели у котла Рэнто. Он сам вытаскивал из котла мясо, отрезал куски получше, повкуснее и отдавал им. Когда люди насытились и в котлах закипел чай, Шарыпов собрал в стороне еропольцев. У него в руках появился лист бумаги.

— Товарищи! На общем собрании мы решили, кому сколько выделить оленей. У кого семья больше — тому больше, у кого меньше — тому…

— Знаем! Правильно! — перебили слушатели. — Читай, кому сколько.

— Ефиму Беляеву — четырнадцать штук!

— Хорошо! — прикрыл радостно глаза моложавый мужчина.

— Феофану Шитикову — сорок!

— Спасибо, люди добрые! — дрогнувшим голосом произнес седобородый, в изодранной кухлянке ерополец.

— Петру Косолапу — тридцать!

— Слава богу, Советам и Ленину! — перекрестился высокий черноглазый мужик.

— Ты Ленина с богом не шей, — сердито оборвал его Шарыпов. — Бог твой кончился вместе с твоим голодом.