Утро после победы

Наталья Малиновская: Я никогда и нигде больше не слышала о таких семьях. Ни разу за все двадцать лет, прожитых рядом с папой, я не видела семейных ссор или сцен, не слышала даже, чтобы кто-нибудь из родителей повысил голос на другого. Мама была эмоциональным, взрывным человеком, но с кем угодно, только не с папой. Думаю, что это потому, что их друг в друге ничто не раздражало. Помню прекрасный зимний день на даче, маме захотелось пойти к Сетуни, где, должно быть, особенно красиво. Папа тем временем уже раскрыл тетрадку, расстелил карту – никаких надежд на прогулку. «Ну вот – не хочет!» – резюмирует мама и улыбается.

А как папа радовался, когда мама наряжалась перед тем, как они шли на прием! Для него никогда не имело значения, что надето на нем, да и мама была для него красивой в любой одежде, но когда она выходила нарядная!.. Я помню, какое восхищение выражало его лицо.

Когда папа лежал в госпитале, мама переселилась туда. Домой приходила раз в неделю на два часа, чтобы убедиться, что все в порядке. Все остальное время она была рядом с ним. Спать она ложилась на раскладушке у его кровати.

Мама прожила без отца 30 лет, во всем, что она говорила, о чем думала, был папа. И все эти годы, каждый день, пока были силы, она приходила на могилу. Спустя несколько недель после смерти папы мама купила краски, кисти, холсты и, чтобы найти в себе силы жить дальше, стала писать картины. Спустя много лет у нее была первая и единственная персональная выставка – в Доме художника на Крымском Валу. Вернисаж, к сожалению, прошел без автора – мама уже была нездорова. Через год ее не стало. Интересно, что в прошлом году мне предложили продать одну из ее картин за огромные деньги. Я, конечно, отказалась, но мне было приятно.

Чем ваш отец любил заниматься на досуге?

Наталья Малиновская:

По вечерам папа чаще всего решал шахматные задачи. Шахматами он увлекался с юных лет. Знатоки считают, что папа играл на вполне профессиональном уровне, да и его шахматная библиотека свидетельствует, что ее собирал не дилетант. Есть в ней, кстати, и том, посвященный мастерству Ботвинника, с дарственной надписью самого гроссмейстера.

Сколько себя помню, на отцовском столе всегда лежала маленькая темно-вишневая коробочка. Раскрытая, она распадалась на два квадрата – шахматную доску с дырочками в каждой клетке, куда втыкались стерженьки крохотных фигур, и обтянутую малиновым бархатом крышку-корытце для ненужных фигур. Эту коробочку папа открывал едва ли не каждый вечер: разбор партий и решение задач вошли у него в привычку.

Папа не охотился. Он рассказывал, что, убив на своей первой охоте лань, подошел и увидел ее глаза. Больше никогда не стрелял. Бывал на охоте в Завидове, где не только охотились, но главным образом решали дела.

А вот для рыбалки, своего главного увлечения, папа всегда старался отыскать время – по воскресеньям и обязательно в отпуске. Сколько времени я просидела на берегах самых разных рек и озер в поле зрения родителей, и в холод, и в дождь с упоением кидающих удочку. Во всяком месте земного шара, куда попадал, папа покупал рыболовную снасть и какие-то отверточки, винтики, молоточки.

К вещам, исключая вышеупомянутые, он был равнодушен и довольствовался бы, будь его воля, синей байковой ковбойкой, которая и теперь у меня, многолетними штанами фасона «раскинулось море широко» и беретом, носить который приучился в Испании.

В Москве мы жили довольно замкнуто: наверное, слишком напряженной стала жизнь и в свободное время хотелось просто передохнуть. А в Хабаровске часто приходили гости, и тогда играла громадная, как сундук, радиола. Под конец всегда заводили папину любимую «Гори, гори, моя звезда», а до нее неизменно звучали украинские народные песни, «Славное море, священный Байкал» и вальсы «Амурские волны» и «На сопках Манчжурии».

Какие качества вашего отца вам больше всего запомнились?

Наталья Малиновская: Меня поражало его трудолюбие. Я помню, как он, будучи министром обороны, приходил с работы, садился за стол и начинал писать книгу или читать Флобера по-французски, чтобы не забыть язык. А ведь он возглавлял минобороны и в то время, когда был Карибский кризис.

Чехословакия, апрель 1945 г.