Читаем Утро после победы полностью

Так вот Андрей Иванович пошел на сессию, а я позвонила Хрущеву. Он обрадовался, велел мне немедленно к нему приехать. Я поехала в Кремль. Провели меня к нему в кабинет, он встал мне навстречу, раскинул руки, обнял меня, и я расплакалась. Хрущев говорит: «Ну вот! На фронте таким храбрым бойцом была, а теперь плачешь!» И я стала рассказывать, что своего угла у нас нет, вообще ничего своего нет. Уже трое детей, а мы все кочуем по гостиницам да по гарнизонам. На фронте и то лучше жилось. Никита Сергеевич обещал подумать и усадил меня чай пить. На следующий день утром нам звонят: «Нина Ивановна, собирайтесь, мы сейчас подъедем, покажем вам квартиру». А я ведь и не знаю, как мужу признаться, что я за его спиной у Хрущева квартиру просила. Андрей Иванович спрашивает, кто звонил. Я отвечаю, что звонили от Хрущева. Он: «А что им надо?» – «Хотят нам квартиру показать». О том, почему нам дали квартиру, я ему так и не рассказала.


Андрей Иванович с детьми


Мы всегда были вместе. Как-то раз я сопровождала мужа на сессию в элегантном костюме, в шляпке – все по европейской моде, а потом его вызвал Жуков: «Андрей Иванович, зачем такую красавицу на сессию привел?»

Помню, как праздновали 70-летие Сталина. Он пригласил и нас с Андреем Ивановичем. Но посадили нас на разных концах стола. Муж сидел ближе к Сталину, рядом с Молотовым, я – рядом с Микояном. И вдруг вижу, что Молотов наливает Еременко коньяк. А ему крепкие алкогольные напитки из-за ранения категорически запрещены. Я говорю громко: «Андрею Ивановичу коньяк пить нельзя». Все молчат. Что делать? Я набралась смелости, встала, подошла к Еременко, взяла его рюмку и – к Сталину: «Иосиф Виссарионович, за ваше здоровье!» Выпила большую рюмку до дна. А коньяк я впервые в жизни пила. Сразу опьянела, мне уже море по колено. Я расхрабрилась, обняла Сталина, поцеловала и села на свое место. Тогда Иосиф Виссарионович повернулся к мужу: «Товарищ Еременко, где такую девушку нашел?» Тот поднялся, отвечает: «Товарищ Сталин, я же армиями, фронтами командовал, выбор был хороший».


Известно, что Еременко – единственный командующий, которого Сталин навещал в госпитале.

Нина Еременко: Это произошло еще до нашего знакомства в конце января 1942 года. Как раз завершались сражения Московского контрнаступления, в котором Брянский фронт под командованием Андрея Ивановича принимал активное участие. Осколком ему раздробило кости голени на правой ноге. Самолет, который должен был доставить раненого командующего, упал. И командующий, и пилот остались живы, но удар о землю был таким сильным, что Андрей Иванович надолго потерял сознание. Сталину поначалу доложили, что Еременко погиб. На самом деле его доставили в госпиталь, который располагался в Москве на Арбате. Как-то вечером открывается дверь, и в палату больного входят Сталин, Молотов и Берия. Сталин подошел к кровати, приложил руку ко лбу Андрея Ивановича. Видимо, рука у Сталина была прохладная, и, ощутив холод, Еременко приоткрыл глаза и попытался сказать: «Сталин?» – «Лежите, лежите, товарищ Еременко». Сталин фамилию Еременко произносил почему-то с ударением на предпоследний слог. Когда Сталин ушел, Андрей Иванович снова приоткрыл глаза и почти шепотом переспросил: «Здесь действительно был Сталин?» Видимо, он подумал, что это ему привиделось.

Татьяна Еременко: Интересно, что единственный раз, когда Сталин выехал на фронт, он приезжал именно к отцу. Папе показалось тогда, что этот приезд был как бы извинением Верховного главнокомандующего за то, что Еременко не был должным образом награжден за Сталинград. Они разговаривали несколько часов. В дневниках отца подробно описана эта встреча. Во время разговора Сталину сообщили, что советские войска взяли Белгород и Орел. Верховный спросил у папы: «Андрей Иванович, а что, если мы салютом отблагодарим наших солдат?» Отец ответил: «Да, вы нашли великолепную форму благодарности войскам». С этого дня победы наших войск отмечались салютами.

А как-то раз Иосиф Виссарионович проявил об отце небывалую заботу. Мама рассказывала, что папины раны от перенапряжения к концу Сталинградской битвы снова стали болеть и воспаляться. Он едва держался на ногах, и Сталин отправил его поправить здоровье на свою дачу в Цхалтубо, где были целебные источники. С ним поехала и мама. Они пробыли там почти два месяца, и это здорово помогло отцу, да и маме удалось подлечиться после ранения.

Перейти на страницу:

Все книги серии 75 лет Великой Победы

Похожие книги

Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное