Утро. Ветер. Дороги

Только я допила Попов встал и стал пробираться между столиками к двери. Я кинулась за ним. Он долго в задумчивости бродил по каким-то лестницам, коридорам, я шла за ним не отставая. Один раз навстречу нам попался цыганский табор в полном состав? — явно мчались в буфет, другой раз — целая банда маленьких беспризорников. Они шли за пожилой женщиной в очках и втихомолку награждали друг друга тумаками. Тоже, наверное, чтоб не выйти из образа…

Наконец Попов привел меня в тесный, узкий кабинетик, обставленный довольно скромно. Но на столе стоял магнитофон — то, что мне и требовалось,

Попов сел на диван и, выразительно взглянув на меня, похлопал рукой по сиденью дивана, точь-в-точь, как зовут кошку, чтоб она, вспрыгнув, села рядом.

Я села. Раскрыла сумку и выложила на стол свой «реквизит».

— Что это? — буркнул он.

— Фотографии Александры Скомороховой, магнитофонные записи ее голоса и немой самодельный фильм. С чего начнем?

— Магнитофон. И поживее.

Тесную комнату заполнил низкий, выразительный, чуть хрипловатый голос Шуры:

Ты не стой, не стойНа горе крутой.Тебя ветер бьет,Тебя дождь сечет…

Попов медленно снял очки и закрыл рукою глаза. О, хоть бы он заинтересовался! Хоть бы понял, что судьба столкнула его с настоящим талантом.

Попов внимательно прослушал пленку, потом протянул руку. Догадавшись, я мгновенно сунула ему фотографии.

Он с интересом их рассмотрел. Угрюмость его как ветром сдуло.

— Где твой фильм, пошли! — поднялся он.

Минут через пять мы уже сидели в небольшом просмотровом зале. Лохматый юноша в свитере, чертыхаясь, прилаживал пленки. Я торопливо объясняла:

— Борис Викентьевич, фильм ведь совсем самодельный. Снимал сельский учитель, физик, а сценарий должна была придумать я… И репетировала с ней я… Учитель не оператор, я не режиссер… Шура… не виновата… Если бы в умелых руках…

— Неужели я не понимаю? — удивился он и приказал мне сидеть спокойно и молчать.

Я волновалась все больше. Дело в том, что я ведь не видела этого фильма. Ни у кого из моих знакомых не было кинопроектора. Поэтому я вся замерла, когда фильм, начался, Шли кадры, отснятые еще при мне. Попов наклонился вперед, облокотившись на спинку моего стула, А у меня от волнения туман какой-то пошел перед глазами, и я уже ничего не различала. Успокоилась я лишь к концу, и единственное, что хорошо разглядела, кто сцену на холме. Шура сыграла ее иначе, чем мы с ней репетировали, и лучше. Ото была уже не одна конкретная женщина, потерявшая мужа, сна поднялась выше и выразила горе сотен, тысяч женщин, и это было — искусство.

Последние кадры крупным планом…

Механик включил свет.

— Иди пока, не мешай, — сказал ему Попов нетерпеливо и обернулся ко мне.

— Рассказывайте о ней все, что знаете, по порядку.

Я рассказала все с самого начала, всю-то ее жизнь. О Рождественском и сосновых лесах вокруг, о том, как Шура осиротела в пятнадцать лет и пошла работать в колхоз, чтоб вывести братьев в люди. И как ее «обсмеяли» на экзаменах в театральный. И про ее безотказность в работе, и как сплетничают о ней бабы, и что голос уже стал не тот, и о приступах тоски. И сколько у нее книг, больше всего про театр. И даже то, что мой отец любит ее, рассказала я.

А слушать Попов умел: слушал сочувственно и сердечно.

— Пойдешь ко мне работать ассистентом? — спросил он вполне серьезно.

— При чем здесь я? Что мы будем делать со Скомороховой?

— Александру Прокофьевну будем срочно вызывать. Работать с ней придется до чертиков в глазах. Но она стоит того, чтоб режиссер доработался даже до инфаркта. Не понимаю, откуда в ней эта необычность и точность жеста… Неотразимо обаятельное существо.

Глава пятнадцатая

РАДОСТЬ АЛЕКСАНДРЫ СКОМОРОХОВОИ

Дней через пять вечером кто-то нетерпеливо позвонил у дверей. Я занималась (удивительно, как все быстро забывается, чего доброго, провалишься на экзаменах в университет), отпирать пошел отец.

Невнятное восклицание папы, и все затихло… Отбросив учебник, я выглянула в переднюю. Ну, конечно, долгий поцелуй крупным планом. Ох!

Я тихонечко отошла и спряталась на кухне. Пусть их целуются. Почему-то не очень радостно смотреть, как твой собственный отец целует чужую женщину, не твою маму. Хоть мама эта и ушла сама к какому-то паршивому Моржу. Черт знает что такое! Тете Ала и в голову бы не пришло самой разрушить свою семью. Она ради семьи пожертвовала бы жизнью, как и дядя Александр. Есть же такие семьи. Даже завидно.

Я поставила на плитку чайник и заглянула в холодильник — припасов, как на Маланьину свадьбу. Папа явно готовился к приему гостьи. Даже шампанское не забыл. Ну что ж, ведь это я привела Шуру в Москву…

Надо заварить свежего чаю.

— Владя!

В дверях стояла Шура в новом кримпленовом платье и модных туфлях. А как преобразилось ее лицо!

Так вот как выглядит счастливый человек! Что радость-то делает… Шура вся искрилась, сияла, опьяненная удачей, надеждами, любовью, мечтами, которые (чур, не сглазить!) начали сбываться.