Увертюра ветра (СИ)

   - Такие смешные! - улыбнулась Камелия, гладя лошадок по лохматым гривам. Они фыркали и тыкались в протянутую ладонь: от рук девушки вкусно пахло пирожками, натопленной кухней и домом - запахами хозяйки. Но угощение все не находилось, и скоро лошадки потеряли к Камелии всяческий интерес, вернувшись к неторопливому, но планомерному уничтожению клумбы с настурциями. Камелия надулась, но повторно вызвать ажиотаж у флегматичных животных не удалось.

   - У вас сбруя на продажу есть? - мрачно спросил Нэльвё.

   - Есть, - спокойно сказал мужчина. И, коротко бросив нам:

   - Подождите минутку, - развернулся и неспешно зашагал п улице.

   Я приготовился выслушать очередную пламенную тираду Нэльвё, но вместо ругани он полез в карман, чтобы провернуть уже знакомый мне маневр с монеткой. Она только блеснула золотым ребром - и нырнула в доверчиво протянутые руки Камелии.

   - Что это? - глупо спросила она, неверяще разглядывая злат.

   Ее вопрос ударил Нэльвё в спину. Он, уже открывший дверь, обернулся и улыбнулся. Немного снисходительно, почти покровительственно... и тепло.

   - Возвращаю то, что тебе причитается.

   - Это... это злат, который я вчера отдала кузнецу?.. - спросила она неуверенно, слабо. И почти сразу вспыхнула злостью, заплясавшей в темно-бордовых глазах: - Ты отобрал у него деньги?! Верни немедленно!

   - Нет, глупая. Я вылечил его супругу - можно даже сказать, вернул с того света. Он предложил мне все, что угодно за помощь. И я попросил злат.

   - Но... это же нечестно!

   - Что именно? Получать вознаграждение за свой труд? - иронично вскинул бровь Нэльвё.

   - Нет! Другое! - воскликнула она и замолчала, не подобрав слов.

   - Что же нечестно, Камелия? Честно получать то, что тебе причитается; то, чего заслуживаешь, ждешь и в чем больше всего нуждаешься. Он, этот кузнец, больше всего нуждался в помощи, а не в деньгах.

   - Это мое наказание! - вспыхнула девушка.

   - То есть в своем эгоизме ты готова не считать ни с кем? - улыбнулся Нэльвё. - Камелия, ты представляешь себе, как это выглядело со стороны? Я скажу. Отвратительно выглядело. Словно госпожа походя отвесила пинок бездомному псу и милостиво приказала слугам бросить косточку к его ногам. Это унизительно и недостойно.

   Камелия осеклась на полуслове и замерла, жалкая и растерянная одновременно.

   - Вина искуплена, Камелия, - продолжил он терпеливо. - Твоей добротой. Иногда, видишь ли, достаточно только проявить готовность к самопожертвованию - искреннюю, подлинную, ничем не замутненную. Поэтому прекращай хлопать глазами, закрой рот и убери эту несчастную монету в карман, подальше от моих глаз. Вот честно - воротит уже от нее!

   Нэльвё толкнул дверь и шагнул в сумрачную прохладу дома. Скрипнула проворачиваемая на петлях дверь - и захлопнулась с глухим стуком, выбив точку в конце строки.

   Камелия, по-прежнему ничего не понимающая, повернулась ко мне, надеясь... на что? На правду? На объяснение?

   Но простых ответов не бывает.

   - Он прав. Вина искуплена.

   И добавил, поколебавшись, не очень-то рассчитывая, что она поймет:

   - Вина перед собой.

***

   Долго мы задерживаться не стали: дождались обещанной упряжи, щедро расплатились с хозяевами и сразу отправились в путь.

   Полуденный зной пригибал к земле одуряюще пахнущие травы, плавил воздух жарким дыханием. Мерный цокот копыт по утоптанный сотнями сапог и подков дороге убаюкивал, погружал в сладкую дрему.

   Лошади постоянно сбивались на шаг. Неприученные ни к седоку, ни к долгим переходам, изнывающие от неприличной для поздней весны жары, они отчаянно не желали слушаться. Из нас троих "воевал" с ними только Нэльвё (Камелия откровенно жалела "бедных лошадок", а я сразу понял, что ничего из этого не выйдет). Сначала Отрекшийся понукал их, потом грозил расправой, а сейчас, умаявшийся и разморившийся, только вяло бранился: солнце светило все безжалостней, и он волей-неволей проникся к лошадям сочувствием.

   Полдень туманил голову, путал мысли. Я бросил измученный, затуманенный взгляд вперед, надеясь разглядеть в дрожащем, колышущемся мареве крепостные стены Ильмере. Но горизонт был чист, как и час, и два часа назад. И мне начинало казаться, что эта пытка никогда не закончится.

   Проносящиеся мимо экипажи и всадники обдавали нас суховеем, в котором умерло само воспоминание о прохладе. Время застыло, как увязшая в янтаре муха. Я не мог ни о чем думать - но и не думать не мог! И сложно было сказать, что было большей пыткой: жара или невыносимая, невозможная скука.

   Я сам не заметил, как очнулся от дремы. В голове прояснилось, и я нетерпеливо заерзал в седле. Нет, если будем так медленно тащиться, точно с ума сойду!

   - Эй! - привлек внимание спутников я. - Хорош плестись!

   И, подавая пример, легонько ударил каблуками о круп кобылы. Она сорвалась с шага на стремительную рысь - да так резко, что я едва не сверзился. Похоже, это стало неожиданностью и для нее, потому что почти сразу она перешла на неторопливый аллюр, а потом и вовсе остановилась.

   - Ты чего? - с искренним недоумением спросил нагнавший меня Нэльвё.