«Ужас Мой пошлю пред тобою». Религиозное насилие в глобальном масштабе

Учитывая, что породившие современные нации-государства идеи Просвещения отличались немалым моралистическим пылом, чрезвычайно горько, что их правительства столь часто воспринимаются как развращенные и духовно бедные. Жан-Жак Руссо писал, что любому стремящемуся к политической устойчивости современному обществу сущностно необходим духовно-моральный фундамент в форме так называемой гражданской религии. Такой религии, как утверждал философ, следует оформиться «не в качестве догматов религии», а исходя из «святости Общественного договора»

[674].

Хотя риторика мыслителей Просвещения была в высшей степени благородной, тогдашние их оппоненты принижали светскую мораль в точности так же, как это делали и современные ее критики – и точно так же, как в свое время религиозные активисты честили секуляристов за лицемерие. Религиозные критики авторов вроде Руссо, как отмечал Даррин Макмахон, пеняли им – быть может, несправедливо, – что за покровом возвышенных абстракций они прячут собственный интерес[675]

. Именно это предполагаемое лицемерие – и якобы присущая секулярному бытию внутренняя пустота – и не дает покоя религиозным активистам начиная еще с эпохи Просвещения и заканчивая сегодняшним днем.

Об этом мне со всей решительностью сообщили в не самом приятном месте – федеральной тюрьме строгого режима в Ломпоке, штат Калифорния, где осужденный террорист прочитал мне нотацию в том ключе, что у меня, дескать, нет морали и духовной цели. Именно в секуляризме Махмуд Абухалима обвинял американцев в целом и меня в частности. Наш идеал толерантности вызывал у него-де большие сомнения, ибо мы не желали терпеть религиозных энтузиастов вроде него самого. В отличие от меня и подобных мне, он, по его словам, знает «душу религии, которая от вас ускользает». И далее он заявил, что обитатели секулярного мира «просто живут день за днем в поисках работы и денег, чтоб прокормиться», – подобно, как он сказал, «стаду овец»[676].

Согласившись, что в словах Абухалимы есть доля истины, я возразил, что большинство людей как раз-таки пытаются жить не как овцы и стремятся, подобно ему самому, жить по совести и с тихим достоинством. То, что отстаивал Абухалима, я истолковывал не как религиозную доктрину или тем паче следствие «второго рождения» в форме религиозного обращения, а как стремление к полноценной жизни, исполненной смысла. Ему хотелось крепко стоять на ногах и дышать полной грудью, а не просто нестись вдаль по течению навстречу бессмысленной смерти – и я согласен с ним в том, что лучше всего это чувство осмысленности дает человеку именно вера.

Однако же я задался вопросом, насколько Абухалима был прав, что якобы секулярная политика и современные общественные ценности мешают людям вести такую полнокровную жизнь. Можно ли винить за эту нехватку духовности социальные и политические институты? Ответы разнятся. Те, кто придерживается модернистской идеи отделения публичной жизни от частной и считает, что ответственность за мораль и цельность лежит на самих индивидах, отвечают, как правило, «нет». Противоположную точку зрения – отвечая «да» – высказывают критики современности, отмечающие пагубное влияние культуры потребления, отупляющее действие бесконечного калейдоскопа медийных образов, а также цинизм, с которым большинство рассматривает нравственную ценность публичных личностей. Американский социолог Роберт Белла утверждал, что воцарившийся в США к началу XXI века пресный мультикультурный климат установился благодаря главным, по его мнению, агентам социализации – образованию и телевидению – и поощрялся государственной политикой[677]

.

Однако даже и тем, кто недоволен эстетической и этической бедностью современного общества, стоило бы задуматься, нельзя ли смягчить эти негативные влияния допущением религии в публичную жизнь. Некоторые проницательные авторы, наблюдавшие за западным обществом, утверждали, что действительно можно, но только если религия обойдется на публичной арене без навязывания собственных догм. Французский теоретик Марсель Гоше призвал западное общество вновь обрести свои духовные корни, которые оно утратило, отказавшись от Бога в пользу сакрализации нации[678]. В схожем ключе высказывался и американский богослов Рейнгольд Нибур, хотя и относясь ко вторжению религии в политику весьма настороженно.

Опасения Нибура вызывало то, что религия абсолютизирует и морализирует политические расчеты, в действительности предназначенные для реализации частного интереса. Однако он допускал, что так называемые иллюзии религии могут сыграть в политике определенную роль, сплачивая людей «вопреки социальным конфликтам». В этом, по его словам, заключается «уникальный дар, приносимый религией человеческому духу». Секулярное воображение, как полагал Нибур, неспособно творить связи между людьми, поскольку они требуют «утонченного безумия, отвергающего непосредственные видимости ради предельно-глубинного единения»[679].