В Беловежской пуще

— Слишком долго! Дело же не продвинулось ни на шаг! А последствия этого? Хотя бы то, что случилось час назад. Кенигсберг торопит, Берлин угрожает, а мы топчемся на месте. Но к делу. У меня новый план. Если и эта операция не удастся, значит, мы имеем дело не с человеком, а с дьяволом, — закончил Шмидт и потянулся за сигаретами.

— Вы преувеличиваете! — заметил Хаймбах.

— Преувеличиваю?! — Шмидт вскочил с кресла. — Тогда ликвидируйте его! — прошипел он, наклоняясь к Хаймбаху. — За то, что сегодня случилось, вы расстреляете сто или тысячу заложников. И что из этого?.. Сибиряк останется и будет действовать. Работает рация, распространяются листовки, под откос летят поезда. Сегодня он добыл военные планы, а завтра, быть может, постучится к вам, герр гауптштурмфюрер Хаймбах. Думать надо! Стрелять в заложников каждый сумеет.

— Как ты смеешь?! — выпалил Хаймбах. Он презирал Шмидта, пренебрежительно называл его интеллигентом, однако боялся как начальника и сейчас, сменив тон, спросил: — Что вы предлагаете?

— Не предлагаю, а приказываю. В Белостоке должна начать действовать вторая диверсионно-разведывательная группа, такая же, как у Сибиряка...

— Мыслимо ли это? — воскликнул Хаймбах.

Шмидт, не обращая внимания на его замечание, продолжал говорить:

— Руководитель этой группы должен установить связь с Сибиряком и провести несколько операций с его ведома и одобрения...

— Но вероятно, и нашего? — спросил Хаймбах, который начал понимать замысел старого пройдохи Шмидта.

— Я вижу, вы начинаете думать. Вальдемар, — обратился Шмидт к Махолю, — поедете завтра в Гроссмюсль, отвезете письмо начальнику разведшколы. Пусть он выберет самого лучшего агента. Условие: он должен знать специфику подпольной работы коммунистов, знать шифровальное дело и уметь пользоваться рацией. В общем, понимаете, что я имею в виду? Не говоря уж о том, что агент должен быть ловким и сообразительным. Проэкзаменуете его и отвезете в лагерь для военнопленных в Богушах. Поговорите в спецотделе лагеря и оставите его там на несколько дней. Во-первых, он должен познакомиться со спецификой лагеря, а во-вторых, подобрать себе двух-трех смельчаков из военнопленных и совершить с ними побег. С этими планами ознакомите также коменданта лагеря. Побег следует организовать так, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения у его участников. Дать ему адрес и телефон на улице Фабричной. Понял?

— Все ясно, — ответил Махоль.

— А ты, Лотар, достанешь мне фамилии и адреса трех — пяти коммунистов или им сочувствующих, связи которых разрабатывает отдел IV-A-I. Они нам понадобятся для выполнения нашего плана. Все ясно?

— Дьявольский план! — возликовал Хаймбах.

Зазвонил телефон.

— Герр криминалькомиссар, на проводе комендант лагеря в Богушах, — сообщил дежурный телефонист.

— Соединяйте, — бросил в трубку обрадованный Шмидт и поудобнее устроился в кресле. — Да, Шмидт у телефона... Минуточку, записываю. — Он пододвинул к себе листок бумаги и, придерживая плечом трубку, записал: «Вчера вечером из лагеря военнопленных в Богушах, обезоружив часового, сбежали четверо советских военнопленных. Во время погони один из них убит. Остальным удалось уйти. Преследование продолжается...»

— Кто убит? — спросил Шмидт.

— Он вас не интересует, — раздался ответ.

— Я вами доволен, благодарю. — Шмидт положил трубку и по другому телефону набрал номер Хаймбаха: — Это ты, Лотар? Сегодня ночью первый пункт моего плана в операции «Егерь» выполнен... Не понимаешь?.. Только что звонил комендант лагеря в Богушах. Убежало четверо советских военнопленных... Ну да, я имею в виду его... Надеюсь, сегодня ночью он доберется до Белостока. Прикажи Махолю с девяти вечера быть на Фабричной. Когда тот придет, пусть Махоль позвонит мне и тебе. Только бы они не попались в лапы этим кретинам из жандармерии! Это может все испортить...

Шмидт встал, прошелся несколько раз по кабинету, потом открыл сейф, достал из него толстый скоросшиватель с надписью на обложке: «Секретно. Операция «Егерь» — и вложил туда листок с донесением коменданта. Посмотрел на часы. До вечера оставалось еще много времени...

Особняк номер шестнадцать на улице Фабричной казался совершенно необитаемым. Изнутри не раздавалось ни звука. Сквозь плотно зашторенные окна не пробивались лучи солнца. Было около двенадцати, когда огородами, со стороны улицы Полесской, к особняку подкрался какой-то человек и постучал в одно из окон. Скрипнула дверь.

— Сто тридцать семь, — шепнул он.

— Два, — ответил Махоль и открыл дверь.

Человек, вошедший в комнату, был выше среднего роста, худой, по виду ему можно было дать около сорока лет. Его лицо покрывала щетина, он, вероятно, несколько дней не брился. Беспокойные глаза с интересом рассматривали Махоля и обстановку комнаты. На нем был поношенный плащ, на ногах — стоптанные грязные ботинки. Не спрашивая разрешения, он опустился в одно из кресел, свернул самокрутку и закурил.