В дебрях урмана

Гребнев взял в руки конверт, вскрыл и начал читать. По мере чтения, лицо его менялось, а дочитав, присел на чурку, что использовалась для рубки поленьев на лучины, и закурил. Затягивался часто, с некой нервозностью. Груздев, заметив смену настроения товарища, спросил:

— Что там?

Гребнев молча подал письмо.

Пробежал по строчкам бумаги и Тихон. Текст письма его тоже взволновал:

«Дорогой мой Захар, здравствуй. В последнем письме ты написал, что приедешь к Новому году. Я очень обрадовалась, наконец-то вернёшься домой, и все будем вместе. Когда сказала Егорке, он от радости стал приплясывать и хлопать в ладоши, как маленький ребёнок. О том, что ты провёл эти годы на зоне, он до сих пор не знает. И не к чему это ему знать, это надо забыть как страшный сон, выбросить из головы. Он тебя представляет полярником, дрейфующим на льдинах в Антарктиде. Пришлось ему так объяснить твоё длительное отсутствие. Гордится тобой и все уши прожужжал и в классе и мальчишкам во дворе. Только ты не написал, что тебя ещё держит, почему не выезжаешь к нам в Хабаровск, не случилось ли чего?

В Магадан едет знакомый человек, с ним и передам тебе письмо, поэтому адрес на конверте не подписывала ни свой, ни твой.

Мы пока снимаем прежнее жильё, но думаю, в ближайшем будущем купить свой угол, стали платить чуть больше и предприятие обещало помочь. Так что приедешь, нас можешь не застать в доме Кузьминых. Куда переедем, будет знать тётя Нюра Машкова, ты её знаешь, она работает вместе со мной на судостроительном заводе, или найдёшь меня на производстве.

До встречи. Целуем тебя. Женя».

— Ни хрена себе дела… Оказывается Захар-то семью имел.

— Имел, как из письма следует. А ведь ни разу об этом не обмолвился, ни разу. Почему?

— Раз известил жену, что вернётся к концу года, значит, задумку с нападением на вертолёт он давно в голове вынашивал, или надеялся заработать на приисках большие деньги и свалить с Магадана.

— Твою мать! — Гребнев схватился руками за голову. — А я, а я… Что я наделал, что натворил! Кого я убил. Да чтоб мне сгореть синим пламенем! Лучше бы Захар меня тогда лопатой прибил, по мне никто бы слезу не пустил. А у него жена, ребёнок… — горько сокрушался Борис, мотая головой из стороны в сторону.

— Да чего ты, Боря, убиваешься. Не специально же, в нелепой горячке схлестнулись.

— Простить себе не могу.

— Кто знал бы, что нас ждёт впереди, туда бы не ступил, то-то не сделал бы, а тут случай особый, все на взводе были, как на раскалённой сковородке.

— Да-а-а, правду говорят, не знает человек, завладевший золотом, что оно ему принесёт, богатство, тюрьму или с ума сведёт, последнее ко мне и относится.

— Опять за своё. Хватит казнить себя, хватит, Захара не вернёшь, а нам надо жить.

— Как ни прискорбно, Тихон, а ты прав — Захара не вернуть, а жить надо.

В рюкзак с вещами и продуктами друзья положили несколько кусков каменного угля. Потом Гребнев достал свой нож и вложил его туда же. Рюкзак завязал, и опустил за борт судна, он тут же ушёл в воду. Нож Захара и письмо его жены Гребнев молча положил в свой рюкзак.

Глава 38

Сухогруз, пришвартовавшись к причалу под разгрузку, бросил якоря, и зачалили его к пирсу канатами.

Гребневу и Груздеву улыбнулась удача — с Усть-Кута мимо Мамы шло судно с техническим грузом для Ленских приисков. По рупору капитан сухогруза попросил своего коллегу взять до Бодайбо двух пассажиров. С проходящей самоходки дали добро, и она, сбавив обороты двигателей, продолжала ход по фарватеру, предоставляя возможность переправить людей.

Друзей посадили в шлюпку, взревел маломощный лодочный двигатель, и рулевой взял курс на проходное судно. Достигнув судна и примкнув к его борту, друзья быстро перебрались из шлюпки на палубу и с облегчением вздохнули — повезло, через каких-то десять — двенадцать часов уже будут в столице золотого края.

Бодайбинский причал особо ничем не отличался от причалов городов, на пути встречавшихся на Лене. Друзья сошли на берег, осмотрелись. Увидели портовых рабочих, и Груздев спросил одного из них, где находится улица Березнеровская. На этой улице в одном из домов проживал его дядя. Грузчик пояснил, как лучше пройти, где свернуть, заверил, не так уж и много времени нужно, чтобы достичь нужного адреса: пятнадцать — двадцать минут.

— Удивится дядя, когда в гости завалимся, зенки на лоб выкатит, — сказал Груздев в предвкушении встречи с родственником.

— А если рожу недовольную скорчит?

— Не должен, звал же, — возразил Тихон.

— Я-то никто ему, будет косяка давить.

— Не думаю, он мужик простой.

— Ладно, посмотрим, а там решим, как быть. Всё одно на иждивении у него жить не будем, и с города на прииски ехать придётся. Устроимся на работу, попашем, а там видно будет.

— Писал он мне, заработки разные, смотря, где устроишься. Специальностей мы с тобой не имеем, так что в рабочую среду окунёмся.

Время было около пяти вечера, когда двое путешественников подошли к дому Крохина. Открыв калику, увидели на двери навесной замок.

— Нет твоего дядьки, раз хата закрыта, — промолвил Гребнев, снял с плеч рюкзак и положил его на лавочку у дома.