В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии

Весной 1917 года Рибо и Ллойд-Джордж совещались по этому поводу в Сен-Жан-де-Мориен с итальянским правительством и пытались убедить его отказаться от некоторых требований в случае нашего отпадения от Германии. Но Италия на это не пошла и настаивала на своих формальных правах. Отсюда следует, что, заключив сепаратный мир, нам пришлось бы отдать Италии Триест и Тироль до Бреннера, то есть заплатить совершенно неприемлемую цену. Во-вторых же, такая сепаратистская тактика должна была разбить силы нашего союза, что она в действительности и сделала.

Если из рядов сражающихся хоть один солдат побежит в панике, то он легко увлекает за собою и товарищей; я не сомневаюсь в том, что болгарские сепаратные переговоры стояли в прямой связи с вышеописанными событиями.

Итак, последствием этих благонамеренных, но секретных и дилетантских выступлений, оказалось то, что мы внушили Антанте идею о нашей готовности отколоться от наших союзников. Таким образом, мы заранее поколебали наше положение в борьбе за общий мир, а сами убедились лишь в том, что отпадение от Германии не спасет нас от распада Австро-Венгрии, что сепаратный мир, следовательно, немыслим и что мы наносим смертельный удар по пока еще сплоченному Четверному союзу.

Немного позднее, летом, я получил из Англии сведения о взгляде английского правительства на настоящее положение. Он существенно отличался от оптимистических сообщений конфиденциальных агентов и явно доказывал, что желание мира слабеет. Отношение Англии имело для нас, конечно, первостепенную важность. Именно вступление Англии в войну было причиной опасности положения, в котором мы находились; соглашение с нею, то есть соглашение между Англией и Германией при нашем посредничестве, сразу покончило бы с войной.

Полученные мною тогда сведения гласили, что Англия менее чем когда-либо готова вступать с Германией в переговоры, прежде чем ей будут гарантированы два кардинальных пункта: отдача Эльзас-Лотарингии и уничтожение германского милитаризма.

Первое из этих условий являлось постулатом Франции, и Англия считала себя обязанной поддержать союзника в этом отношении до конца; второе требование рассматривалось как необходимое в интересах будущего мира для всего мира. Англия всегда оценивала военную мощь Германии очень высоко, но поведение германской армии за эту войну превзошло все ожидания. Наряду с успехами на фронте развивался и военный дух Германии. Англия считала, что мирная резолюция рейхстага еще ничего не доказывает – или, во всяком случае, доказывает весьма мало, – потому что рейхстаг отнюдь не является истинным выразителем государственной политики по внешним делам; он парализован неофициальным побочным правительством, генералами, имевшими, по мнению англичан, гораздо больше власти, чем весь рейхстаг.

Антанта считала, что некоторые заявления генерала Людендорфа доказывают: Германия вовсе не стремится к честному компромиссному миру. К тому же и министерство иностранных дел не вполне единодушно с большинством рейхстага. Война, говорили представители Антанты, направлена не против германского народа, а против его милитаризма. С ним же мир невозможен.

Что же касается Австро-Венгрии, то Англия, казалось, была готова заключить с нею сепаратный мир, при условии соблюдения обещаний, данных собственным союзникам. Поэтому нам пришлось бы отдать большие территории Италии, Сербии и Румынии. Но за то мы могли бы рассчитывать на присоединение к нам на каких-нибудь условиях вновь сконструированных государств вроде Польши.

Несмотря на то что подобные сведения не оставляли сомнения в том, что Англия и не думает о сближении с Германией, в основе отрицательного отношения к переговорам о мире все же как будто лежал страх перед германским милитаризмом. У меня создалось впечатление, что если бы дальнейшие события развернулись в благоприятном для нас смысле, то можно было бы рассчитывать на некоторую паритетность и на соглашение в территориальных вопросах, но никоим образом не в этом, «военном». Наоборот – вместе с новыми подтверждениями военного могущества Германии росло также и опасение Антанты, чтобы эта сила не стала непреодолима в будущем, если не будет сломлена сейчас.

Не только история, предшествующая войне и объявлению войны, но и эпопея самой войны была полна серьезными и тягостными недоразумениями. У нас долго вообще не понимали, что собственно имеет Англия в виду под словом «милитаризм». Указывалось на то, что английский флот ревниво охраняет свое господство над морями, что Франция и Россия постоянно бряцают оружием и что Германия, следовательно, ничем не отличается от других государств, так как всякая страна желает обставить свою оборону возможно лучше.