В долине солнца

Рю шагает на юг, потом на запад, потом опять на юг, в дневные часы теряя его след. Но по ночам чувствует размеренное биение его сердца, когда он спит в своем грузовике на стоянке возле продуктового магазина, в переулках между маленькими кирпичными домами в маленьких кирпичных городах, у русел ручьев, под мостами. Его боли и ночные всхлипы слышатся ей, будто призрачный зов, несущийся через ширь темных равнин. Он ищет что-то – медленно, осторожно. Иногда ездит кругами по округе, на север, на юг и обратно, всегда заходит в бары и кабаки. На исходе дня всегда оказывается в каком-нибудь городе, сверкающем своими огнями, и там, часто думает она, ищет его. Там. Она закрывает глаза в одном из множества темных мест, где обитает, и кровь еще недавно живых созданий льется в ней – бродяги, мальчишки на скейтборде, темнокожего повара из забегаловки, который курил в круге света у помойки. Кровная связь, она знает, не продлится вечно, ведь крови ковбоя в ней совсем чуть-чуть. Когда наконец находит его – она слышит: что-то в нем плачет во сне, как ребенок. И ее сердце подскакивает в темноте – и она тотчас, будто со взмахом крыльев, переносится.

В Остин. В трейлерный парк на холме, где склон заполонен автодомами и фургонами, напоминающими надгробия, торчащие из земли под разными углами. Она понимает почти мгновенно: его здесь нет. Его отсутствие она чувствует так же резко, будто врывается через дверь и обнаруживает лишь пустую комнату. Но она стоит на песчаном тротуаре вдоль участка сломанного штакетника и смотрит на трейлеры, тополя и пучки сорняков, растущие среди корней, и именно здесь – кровь, что привела ее сюда. И осознает кое-что еще: боль у нее в груди. У него в груди. «Еще одна женщина, – думает Рю, – она закрывает глаза. Я ее вижу». Как и первая, она молодая, симпатичная и грустная, того типа женщин, за которых мужчины дерутся только ради того, чтобы их похоронить. С этой ремень соскользнул, и женщина пнула его в грудину. Рю кладет руку на сердце и потирает плоть, чувствуя боль от удара, и быстрыми шагами подходит к передвижному дому белесого цвета.

К этой.

Входную дверь крест-накрест пересекает желтая полицейская лента, и Рю обходит кемпер сзади, становится на ящик из-под молока и разбивает окно. Просовывает руку в проем, отпирает замочек и осторожно, чтобы не порезаться о стекло, залезает на подоконник.

Она видит место в гостиной, где было найдено тело, – но теперь там только голый ковер. Однако она все равно каким-то образом видит женщину, распростертую на полу, закинув одну ногу на диван. И голую, точно как та из Грандвью. На задней стороне левой икры у нее есть родимое пятно – винного цвета, размером с почтовую марку.

Рю моргает.

Тела нет.

Она медленно пробирается по кемперу, находит в письмах на кухне свидетельство того, что женщина, Таня Уилсон, работала в местном энергетическом кооперативе. Рю перебирает счета, выписки по картам, рекламные буклеты местного автосалона и продуктовых магазинов. Почта собрана в высокую и непрочную стопку, опрокидывающуюся на пол. Как средоточие пренебрежения, нарастающий прилив мирских забот.

Стены в спальне голые, на полу беспорядок. В углу комнаты валяется грудой нижнее белье, на железную койку навалены бюстгалтеры.

«Она была той не полностью, – думает Рю, – а только отчасти. Как и другая, из Форт-Уорта».

Той, которую он потерял.

Ею.

Она закрывает глаза и протягивает руку, снова пытаясь его найти. Прислушивается к шороху шин по асфальту, к скрипу металлического кемпера, раскачивающегося на шоссе. Визжит ремень вентилятора, его голос тихонько подпевает радио.

Но теперь – ничего.

Его нет.

Она всегда будет на шаг позади, всегда будет идти по его следам, а он уже не оставит после себя крови. Он теперь аккуратен, потому что Таня Уилсон не умерла, хотя он думал, что да, и когда ремень ослаб, она со всей силы его лягнула, как разъяренная лошадь. А поскольку у Рю нет возможности вновь попробовать его кровь на вкус, связь между ними обречена зачахнуть и превратиться в непостижимый белый шум. И ее глаза больше никогда не загорятся зеленым.

Рю достает из кармана тряпку и касается засохшей крови языком. Хотя запах слабый и черствый – она чувствует его, ковбоя. Слышит, как стучит его сердце. Слышит звуки шин, радио и музыку его голоса, она знает, что если покормится сейчас, причем плотно, она станет сильнее, чем когда-либо прежде, она сможет закрыть глаза и пересечь долины и горы, которые их разделяют. И не только мысленно, потому что когда она откроет глаза – то окажется рядом с ним.

Она садится на край продавленного дивана в гостиной Тани Уилсон и смотрит на голый ковер, вспоминая ясные зеленые глаза, которые смотрели на нее из зеркала в квартире убитой.

«Я его найду», – думает она.

Снаружи поднимается солнце, и она уходит в коридор между кухней и спальней, чтобы свернуться там на потрепанном ковре и уснуть.

По шоссе 90

4 октября

Кровь.

Темная волна хлынула на нее.

В нее.

Сквозь нее.

Наполнила ее.

Затопила ее.

Мама.

Она выпивает ковбоя до того, что тот остается едва жив.