В доме на холме. Храните тайны у всех на виду

— Нет, не квир, — согласился мистер Тонго. — В том-то и проблема. Вы полностью приняли этого ребенка с самого начала! Вы принимали Клода как Клода. Вы принимали Клода как Поппи. Вы заставили ребенка чувствовать себя так полностью, совершенно, безусловно, комфортно женщиной! Вы отказали ей в ее квирности.

— Вы сейчас снова говорите, что мы были слишком любящими и понимающими.

— Да.

— Да?

— Да. Она квир. Она — девочка с пенисом. Это замечательно, но необычно. Странно. Из ряда вон. Эксцентрично. Существует целое сообщество, целый мир, мировоззрение поддержки квиров, которое не только делает таких людей, как девочка с пенисом и любым числом других не слишком обычных особенностей, нормальными, но и радуется им. И нам нужно, чтобы она была частью этого мира.

— Но вы же сами велели никому не рассказывать! — Рози пыталась удержаться от перехода на крик, но у нее не получалось. — Вы сказали, это никого не касается!

— И некоторое время это прекрасно работало. Вы же не думали, что это навсегда? — уточнил мистер Тонго, зля ее до невозможности. Будто не его советам они следовали с самого начала! — Шестилетняя Поппи была слишком мала, чтобы взваливать на нее эти задачи — просвещать сверстников, постоянно отстаивать себя, объяснять разницу между сексом и сексуальностью или между гендерной идентичностью и гендерным выражением. Мы все еще внушаем маленьким мальчикам и маленьким девочкам в первом классе, что содержимое их трусов не является допустимой темой для разговоров в школе. Но теперь ей десять. Она почти перешла в средние классы, она почти подросток, у нее вот-вот начнется процесс взросления, так что самое время исследовать, и решать, и быть сильной, говорить о том, кто она есть, и отстаивать себя, и разбираться с тем, что делает ее особенной.

— И как?

— Так же, как это делают все, — прокаркал он. — Через страдание! Твой маленький городок не способен тебя принять — и ты уезжаешь. Твоя семья не может тебя принять — и ты находишь новую. Твоя маленькая жизнь, полная стыда и выдачи желаемого за действительное, становится слишком тесной, и ты вырываешься из нее ради чего-то большего.

— Значит, вы говорите, что она недостаточно страдала!

— Да! Браво! — возопил он. — Именно это я и говорю. Вы не позволяли ей достаточно страдать. Вы слишком старательно защищали ее. Вы трактовали как нормальное то, что таковым не является, поэтому она не научилась жить той аномальной жизнью, которая у нее на самом деле есть. Пусть вам все равно, но остальным — нет. И еще как нет! Для вас пенис Поппи — не большее и не меньшее отклонение, чем замечательные причуды других детей, и вы любите их всех, что бы ни случилось, вы просто просыпаетесь каждый день поутру и будите их. Но это не помогает Поппи жить нигде в мире, кроме вашего дома. Неудивительно, что она не желает выходить из спальни!

— Так что же мне делать? — Рози чувствовала себя, как во время разговора с Хоуи, словно то, чего от нее требуют, одновременно невозможно и абсурдно.

— Вам? Ничего. Вы уже сделали слишком много. Делать должна она. И уже делает. Первый шаг — это каминг-аут.

— Делает, да, — признала Рози. — Пусть и не по своей воле. А второй шаг?

— Второй шаг — быть отвергнутой многими людьми и из-за этого ужасно переживать.

— Тоже сделано. А третий?

— Третий шаг — получать удовольствие. Третий шаг — это жить дальше.

— И как долго он продлится? — приуныла Рози.

— Всю жизнь, — голос мистера Тонго, как всегда, был переполнен радостью, — так что это хорошо, что она начинает пораньше!

Ивонна перезаписала пациентов Рози на гораздо более позднее время, чем обычно. Когда наконец ушел последний пациент в тот день, было без четверти десять вечера. Она проголодалась, устала, жаждала вернуться домой и узнать, что ее там ждет, и боялась вернуться домой и узнать, что ее там ждет, и голова гудела от жалоб пациентов, и планов лечения, и способов применения лекарств, а еще от угроз Хоуи, и от предостережений мистера Тонго, и идти до дома было темно, мокро и чуть ли не отвесно под гору. За минувшие годы она привыкла к дождям. Привыкла к серым тучам, которые накрывали город, точно радиоактивное облако, по девять месяцев в году. Но к этому моменту темно было уже часов пять с лишним как, и к наступлению сумерек в четыре часа дня она никак не могла привыкнуть. Было ощущение, будто уже полночь, и, войдя во входную дверь дома, она чувствовала себя вымотанной и контуженой, как после дальнего перелета и смены часовых поясов.

Необычно тихо. Никто не делал домашнее задание в столовой. Все заперлись по своим комнатам. Никто не выглядывал из-за двери спальни, чтобы поздороваться, или спросить, как прошел день, или сказать, да ты, наверное, устала, давай-ка я разогрею ужин. Она постучалась в цокольную дверь Ру и Бена.

— Ребята!

— Да?

— У вас все в порядке?

— Ага.

— Как школа?

— Отлично.

— Что-нибудь новенькое?

— Нет.

— Вы поели?

— Ага.

— Ладно. Люблю вас.

— Мы тебя тоже.

Такой же разговор состоялся у двери Ригеля. Орион висел вверх тормашками на боковой спинке дивана с вампирскими зубами во рту, в плаще, и играл в какую-то видеоигру.