В доме на холме. Храните тайны у всех на виду

— А теперь вы мне расскажите историю, — сказал он. Это было тяжко. Ему нужна была передышка. Рассказывать историю учителю — хороший способ учиться говорить по-английски, подумалось ему.

— Новую? — спросила Дао.

— Старую, — сказал Клод. — Классическую. Сказку.

Так они начали обмениваться историями. Каждый день Клод рассказывал ученикам какую-нибудь американскую сказку, и каждый день ученики рассказывали ему какую-нибудь тайскую или бирманскую. Он рассказывал им о Красавице и Чудовище, а они о двух птицах, которые в следующей жизни переродились принцессой и крестьянином. Он рассказывал о маленькой Русалочке, а они о кролике с беличьим хвостом, которому откусил хвост крокодил с длинным языком. Он рассказывал о Золушке, и — невероятно! — оказалось, у них тоже была такая сказка, только в их варианте покойная мать послала девочке рыбу, а не крестную-фею, а принц влюбился в нее из-за деревьев, а не из-за хрустальных башмачков.

— Почему он влюбиться ее башмаки? — недоумевали они.

— Он влюбился не в башмачки. Он полюбил весь ее наряд, и поэтому она на самом деле не хотела, чтобы он увидел ее в старой грязной одежде.

— Почему она забыть свой башмак?

— Она не забыла. Он свалился у нее с ноги, а у нее не было времени, чтобы вернуться и подобрать.

— Разве так долго остановиться и подобрать башмак?

Клоду это замечание показалось справедливым. Этот момент в сказке был не более логичным, насколько он мог судить, чем их объяснение насчет говорящей рыбы, которая была съедена, а потом переродилась в баклажан, а потом в дерево-сваху.

Отец всегда звонил ранним утром, но иногда мать все равно успевала уйти на работу в клинику. Дело было не в том, что в Сиэтле была ночь, когда в Таиланде был день: дело в том, что в Сиэтле было еще вчера, когда в Таиланде наступало сегодня. Иногда сотовая связь была, а иногда нет, так что в основном они поддерживали контакт через вай-фай. С братьями Клод мог связаться легко, потому что они-то по ночам не спали, но родителям совпасть во времени было трудно. Однако он радовался, что иногда отец принадлежал ему безраздельно: такое достаточно редко случалось в его жизни, так что неудивительно, что пришлось пересечь полсвета, чтобы это понять.

Пенну было жаль, что по утрам он упускал Рози, но радовала возможность провести некоторое время наедине с младшим ребенком.

— Как ты, малыш?

— Хорошо, пап.

— Правда?

— Правда.

Правдой это было только иногда. Порой Клод задумывался, что они, наверное, не останутся в Таиланде навсегда; и, наверное, родители вряд ли сочтут, что четырех классов образования вполне достаточно; и, наверное, придется вернуться в прежнюю жизнь — если не считать того, что прежней жизни больше не было. У Поппи друзья были, а у Клода никого. У Поппи были таланты, а Клод во всем был неудачником. Поппи была нормальной, а Клод никогда, никогда, никогда не перестанет быть фриком. Он был в состоянии вообразить, как будет жить Поппи в следующем году, перейдя в средние классы, а потом в старшие, и как Поппи и Агги вместе поступят в колледж, и как Поппи когда-нибудь получит работу, и будет мамой, а когда-нибудь и пожилой дамой, как Карми, курящей, плавающей в озерах, пьющей джин с тоником и смешащей внуков. У Поппи было будущее, да не одно, а у Клода не было ничего. Он не мог представить его жизнь даже сейчас, даже когда смотрел на него в крохотной картинке в углу компьютерного экрана.

Но иногда действительно было все в порядке, потому что ничто из этого не было возможно, и это казалось каким-никаким утешением. Клод был невозможен, но невозможна была и Поппи, как и Агги, как и пятый класс, как и Сиэтл, как и прошлый месяц, когда самым большим огорчением были те дурацкие, постыдные фильмы, которые показывали в классе на уроках здоровья. Иногда всем, что есть в мире, оставались джунгли и школа, которую едва ли можно назвать школой, и маленькие дети, чьи родители были убиты насекомыми, и маленькая, ускользающая, отчаянная возможность каким-то образом суметь хоть капельку помочь им, а в этом случае не имеет значения, кто он, даже для него самого.

— Правда, — повторил он. — Я в порядке.

— Я скучаю по тебе, малыш, — сказал Пенн. — Как бы я хотел быть там!

— Ага, — согласился Клод, — потому что… ты даже не поверишь, папа! В Таиланде есть Золушка! Это совершенно та же самая сказка, только совсем другая!

— Еще бы, — с наигранной небрежностью сказал Пенн, но даже на зернистом экране, даже с неустойчивым вай-фаем он увидел, как вдруг загорелся его ребенок. Как загорелась его дочь. Впервые с тех пор, как случилось то, что случилось, забрезжил какой-то свет. И зрелище было истинной благодатью. Зрелище это было как рваная рана. Между ними слишком много километров, чтобы протянуть руку и обнять ладонями это драгоценное пламя, обвить руками своего драгоценного ребенка. Эту драгоценную девочку.

И он удовлетворился небольшой лекцией:

— Так всегда работают волшебные сказки.

— Правда?

— Они обновляются, и пересказываются, и заново сочиняются повсюду и всегда. Устная традиция. Это и делает их бесконечными.