В доме на холме. Храните тайны у всех на виду

Хотя Пенну было довольно сложно сосредоточиться на собственных доводах, он все же был совершенно уверен, что прав.

— Даже если бы мы были готовы выделить узнаваемо мужское поведение и узнаваемо женское поведение…

— Ну, может быть, в некоторых случаях…

— …мы все равно не являемся его воплощением.

— Расскажи мне о том, что мы воплощаем.

— Ты — не традиционная женственная женщина…

— Я сейчас тебе покажу, насколько ты не прав!

— А я — не традиционно мужественный мужчина…

— Ну-ка, проверим…

— Он не заучил традиционные гендерные роли дома. Он не то что не способен подчиниться, просто подчиняться нечему. Он не переворачивает с ног на голову гендерные ожидания, потому что у нас нет никаких гендерных ожиданий.

— Почему же, у меня парочка есть.

— Возможно, мы негодные примеры для подражания, — выдохнул Пенн.

— Мы очень хорошие примеры для подражания, — возразила Рози.

— Возможно, мы неподходящие люди для этого упражнения.

— Мы как раз самые подходящие люди для этого упражнения.

— Наверное, мы думаем о разных упражнениях, — предположил Пенн.

— Возможно, мы говорим о разных упражнениях, — промурлыкала Рози, — но я готова спорить, что думаем об одном и том же.

И в этот момент Пенн обнаружил, что не может не согласиться.

«Ждать и смотреть» в части ожидания выглядело, как и всегда: заниматься чем-то другим, беспокоиться, продолжать жить своей жизнью, воспитывать маленьких сыновей, и сыновей побольше, и сыновей, которые могут оказаться чем-то иным или чем-то бóльшим. Рози и Пенн не могли вообразить ребенка, понимающего что-то настолько сложное, как то, что им нужно было объяснить младшему сыну. Наличие платья не делало его девочкой, но и наличие пениса не делало его безраздельно мальчиком, если это не то, чем он хотел быть. Хотя если то, чем он был и хотел быть, пожалуйста, он может быть мальчиком и все равно носить платье, если ему нравится. Иными словами: носи все, что тебе хочется, и какая разница, что думают остальные! Правда, у всех остальных будут собственные мысли. И вряд ли они будут держать их при себе, вряд ли все эти мысли без исключения будут добрыми. Однако это не значит, что не следует делать то, что ты хочешь, а значит только, что мы должны предупредить: если станешь это делать, будут последствия. Не то чтобы данный случай был исключением — у любых поступков есть последствия. Не то чтобы последствия в данном случае указывали, будто Клод не должен делать желаемое и быть тем, кем хочет. И ничто из этого не означало, что решения, какими бы они ни были, можно принимать без оглядки на последствия. Если бы Ру подбивал Клода засунуть остатки хеллоуинских сладостей в индейку на День благодарения, как подбил годом раньше Ориона, Клод поступил бы мудро, оценив последствия своих действий. Если бы учительница сказала ему, что неприемлемо разговаривать с соседом во время урока математики, это было бы совсем иное дело, чем если бы учительница сказала, что неприемлемо приносить в садик обед в дамской сумке. Если его друзьям не понравилась одежда, в которой он ходит в садик, может, они вели себя неправильно, или просто были недостаточно образованными, или, может быть…

— У меня в садике нет друзей, — перебил Клод.

— Но они должны быть, — настаивали родители. Клод был веселым и умненьким, любящим и симпатичным. Умел делиться. Не задирал нос. Был приучен пользоваться туалетом. Что еще нужно детсадовцу от друга?

— Но их нет, — сказал Клод.

— Как такое возможно?

Они поразились так, словно сыну вздумалось утверждать, что земного притяжения в детском саду не существует. Словно ему вздумалось утверждать, что в школьной столовой работают дрессированные пингвины. Ровно настолько же невозможным казалось, что кому-то может не нравиться милаха Клод.

— Они думают, что я странный.

— Потому что ты одеваешься, как девочка? — спросил Пенн, и Рози метнула в него взгляд. Разумеется, нет. Он не одевался в школу, как девочка. — Потому что ты носишь обед в сумочке? — поправился он.

— Не знаю. Они думают, я странно говорю.

— В смысле?

— Загадочно, — пожал плечами Клод. — Или что я загадочный.

Рози предположила, что лексикон младшенького наверняка вгоняет в растерянность большинство детсадовцев. Немало пятиклашек. И многих старшеклассников.

— Что можно сделать, чтобы стало легче? — Пенн опустился на колени, чтобы смотреть сыну прямо в глаза.

— Что можно сделать, чтобы стало легче? — Рози опустилась на колени, и выглядело это почти как молитва.

— Может, следует поговорить с мисс Эпплтон?

— Ты мог бы проводить переменки с Орионом и Ригелем?

— Нам следует купить тебе другую сумочку для ланча?

— Или планировать для тебя побольше игр со сверстниками?

— Может, хочешь вступить в клуб, спортивную секцию или музыкальную группу?

— Все нормально. — Слезы полились из глаз и носа Клода, и ладно бы только потому, что ему было всего пять лет. Нет, он пытался утешить родителей. — Мне просто чуточку грустно. Грусть — это не открытое кровотечение. Грусть — это нормально.

Однако в этом он был не прав, потому что его счастье было главной заботой родителей. Рози сделала бездонный вдох и прошептала: