В доме на холме. Храните тайны у всех на виду

Рози вернулась с работы и уткнулась взглядом в пустую стену. Это происходило с ней в полном одиночестве. В фермерском доме не было тайных мест, особенно на основном этаже, где кухня, гостиная и столовая расползались и сливались в одно целое. В этом же доме можно было прийти и начать распаковывать семейные фотографии в гостиной — в то время как Пенн готовил ужин в кухне, в то время как дети забились в собственные комнаты, — и ощущать настоящее одиночество.

Пенн вышел, вытирая руки полотенцем.

— Я не слышал, как ты пришла.

— Ты снял фотографии.

Не обвинение. Наблюдение.

— Пришлось. — Он печально улыбнулся и добавил: — Их нельзя вешать обратно.

Она кивнула.

— Я скучаю.

— По фотографиям?

— Я скучаю… по нему, — поправилась Рози.

— По кому?

— По Клоду.

— Она в своей комнате, играет с Агги.

— Я не это имела в виду.

— Я знаю. А следовало бы. Клод никуда не делся.

— Он изменился.

— Как и все, — заметил Пенн. — Все они меняются. Клод в любом случае больше не будет тем же ребенком, которым был на младенческих фотографиях. И в чем разница?

— Мы не можем повесить семейные фото на стену.

— Пока не можем, — поправил Пенн.

— А когда сможем? — спросила Рози.

Он пожал плечами и вернулся в кухню. Ру поднялся с цокольного этажа, нахохлился в углу дивана и просто наблюдал за ней. Он делал это все чаще и чаще — приходил, наблюдал и ничего не говорил. Она была благодарна за то, что он по-прежнему хочет быть рядом с ними, но жалела, что ничего не говорил. А потом что-нибудь говорил, и Рози жалела, что сын открыл рот.

— Смотри, каким ты был хорошеньким малышом, — и протянула ему позолоченное доказательство его тринадцатимесячного детства в качестве единственного ребенка.

— Все малыши хорошенькие.

— Ты был симпатичнее большинства, — заверила Рози. — Я в этом знаток.

Он долго смотрел на фотографию, держа ее в руке. И не поднял голову, когда сказал:

— Я думал, что весь смысл переезда в том, что здесь рай для геев.

— Геев?

— Ты понимаешь. Толерантность. Свободомыслие. Радужные флаги. И вообще.

— Ну… Отчасти так, да.

— Вы разгромили всю нашу жизнь ради этого места.

Рози сосредоточилась на фотографиях, ждала, что будет дальше.

— Тогда почему мы держим Клода в таком большом секрете?

— Мы не держим его в секрете.

— Вы прячете семейные фотографии.

— Мы пока никому не говорили, — возразила Рози. — Но скажем. Просто пока этого не сделали.

— Если нам не нужно было гейское место, мы могли бы просто остаться там, где были…

— Там было небезопасно.

— Где мы были счастливы, — договорил Ру.

— Мы будем счастливы здесь.

— Нет. Так — не будем. — И убрел обратно в свой полуподвал.

Рози и Пенн по-прежнему бóльшую часть времени бродили потерянные, не понимая, где их дом или как туда попасть. Половина жизни на данный момент оставалась в коробках. К тому же Ру ходил мрачнее тучи все лето, с тех пор как они объявили о переезде, и оставался понурым даже теперь, когда семья уже была здесь. И поэтому Рози упустила его предостережение, нарождающееся подростковое предчувствие, что тайны есть штука ненадежная; секреты, будь они намеренными или случайными, вылезут наружу, и тогда не будет иметь значения, где ты живешь, ибо никакое место не в состоянии защитить тебя от мощи и потрясения взорвавшегося секрета.

Рози снова повесила на стену свадебное фото и по одной фотографии каждого ребенка. Для Поппи выбрала Клода в день окончания детского сада. В шапочке и мантии что там разберешь…

Стратегическая нагота

Казалось маловероятным, что человеком в жизни Рози и Пенна, которому они будут больше всего благодарны, окажется шестилетний ребенок, но тем не менее так случилось. Каждый день они возносили безмолвную, экстатическую благодарность за Агги Грандерсон. Начать с того, что она ставила всех на уши. Мало кем из детей так дорожат, как хулиганистыми отпрысками, которые еще и не твои. У них было пятеро, но Агги оказалась громогласнее. Однажды все проснулись еще до рассвета, оттого что Агги — в доме, причем в соседнем, — бренчала на цимбалах и распевала-вопила: «Янки-Дудль поехал в город на осле с котомкой. / В шляпу он воткнул перо и назвал ее „макаронкой“!» — во всю мощь своих шестилетних легких. Пенн сонно улыбнулся жене.

— И чему ты так радуешься? — простонала Рози.

— Двум словам, — сказал Пенн. — Не. Наша.

У них было пятеро, но Агги была еще более дикой. Каким-то образом, когда она приходила в гости, миски попкорна вылетали в окна, целые коробки хлопьев оказывались нечаянно скормленными собаке, а потом извергнуты ею, из горшков комнатных растений внезапно вырастали ламповые шнуры, нарезанные полосками овощи, а один раз — рабочий конец ректального термометра.

У них было четверо с половиной мальчишек плюс Пенн, но в некоторых отношениях Агги была больше мужчиной, чем они. Девочка, которая рыла ямы, быстро бегала, любила насекомых и прочую сорванцовую дрянь, но и этого мало — или, может быть, много. Она разбирала игрушечные грузовики и строила из них космические корабли, чтобы отправить кукол на спа-курорт, встроенный в убийственный вулкан. Этого ребенка просто невозможно было утихомирить.