В духе времени

— Да… нет… не знаю. Наверное.

Н-да, ответ, что называется, исчерпывающий и на все случаи жизни — из анкетной серии «необходимое подчеркнуть»…

* * *

В Пензе после визита к замминистра культуры области, куда я, естественно, сопровождала Федора Николаевича, мы расположились в гостинице с истинно русским, этаким гоголевским названием «Тройка». Ирма немедленно нашла в этом названии нездоровые параллели с фамилией господина Троянова-Тройного, убитого в Тарасове. Когда же стемнело, выяснилось, что две буквы в названии не светятся и ночной вариант наименования гостиницы звучит как «Тока».

Впрочем, еще до темноты я вместе с Нуньес-Гарсией направилась в пензенский цирк. Его здание находилось в двух кварталах от «Тройки». Вероятно, именно из соображений такой близости нас и поселили в этой гостинице.

Мой подопечный, Федор Николаевич, вид имел совершенно плачевный, и ему куда более подходила его природная фамилия Лаптев, нежели благоприобретенный испанизм Нуньес-Гарсиа.

Цирковой реквизит и клетки с животными сгружались под охраной местной милиции и тщательным наблюдением многих членов труппы, в особенности тех, кто имел к гвоздю программы — шоу тигров — хоть какое-то отношение. Чернов имел к нему самое прямое отношение, так что я увидела его громадную фигуру практически сразу. Вид он, правда, имел очень мрачный, но это объяснялось пережитыми событиями и, верно, еще тем, что под ногами у гиганта путался — в самом буквальном смысле этого выражения — карлик Ваня Грозный, который выкрикивал цитаты из репертуара своего полного тезки, царя Ивана Васильевича из известного кинофильма. Но едва ли присутствие Вани Грозного и история с налетчиками во главе с Пашей могла объяснить наличие громадного кровоподтека на лбу уборщика. При последнем нашем разговоре этого кровоподтека не было.

Я подошла к Чернову и окликнула его:

— Егор Егорыч!..

Он обернулся и, увидев меня, обозначил едва уловимую гримасу. Впрочем, этого «едва» мне вполне хватило.

— Егор Егорыч, как там наш гость? Понимаете, о ком я.

— Отойдем, — отрывисто сказал он.

Я сразу же почуяла недоброе. На массивном лбу уборщика, помимо вышеупомянутого кровоподтека, образовались глубокие кожные складки, придававшие лицу Чернова суровое выражение.

— Вот что, Женя. Этого типа у меня нет, — без обиняков начал он, когда мы чуть отдалились.

Я подняла брови:

— То есть?

— Недооценили мы его, — вздохнул он. — Он притворялся, скотина. А когда мы тронулись, быстро очухался — по лбу меня огрел так, что в глазах у меня свет померк. И на ходу выпрыгнул.

— Чер-рт! — вырвалось у меня. — На ходу? Так ведь мы с весьма приличной скоростью ехали. У него что, специальная подготовка?

— Не знаю, какая у него подготовка, да только он ушел, — снова вздохнул Чернов. — А теперь извини, у меня еще работа.

И он отошел, оставив меня совершенно озадаченной.

«Скверно, — подумала я, — вот что значит — недооценить противника. Если он действительно выпрыгнул из машины на скорости примерно восемьдесят километров в час, это значит, что он валял дурачка и является человеком очень серьезного уровня подготовки».

Сама я владела техникой прыжков на большой скорости, в «Сигме» мы отрабатывали подобные прыжки, причем практическая часть касалась и прыжков с железнодорожных составов, и с автотранспорта, и с верхней палубы теплохода. Техника прыжка во всех перечисленных случаях использовалась разная, и для того, чтобы держать все это в голове, а главное — в теле и в мускулах, производящих прыжок, нужно обладать незаурядной координацией и реактивными возможностями.

— Интересно, — пробормотала я, — этот Павел смылся в самый подходящий момент. Если он в самом деле справился с Черновым, значит, он по-настоящему достойный соперник.

Я поселилась с Федором Николаевичем в одном номере. Номер был двухместный, но то, что мне предстояло жить в одной комнате с мужчиной, которого я знала всего три дня, меня совершенно не смущало: профессиональные издержки. Зато Ирма подтрунивала надо мной как могла и даже заявила, что, цитирую: «Федька хоть и скромняга, а тихой сапой не одну гимнасточку или эквилибристочку осчастливил. А Ваня Грозный и вовсе издевается, говорит даже, что от него, директора, родился бегемотенок Кузя. Да и я сама, признаться, грешна…»

После таких сомнительных суждений я смотрела на знатного сердцееда-скромнягу Федора Николаевича, который, как известно, любил общество не только «див» из одноименной эскорт-конторы, но и дамами-дальнобойщицами не брезговал.

Примерно в одиннадцать вечера Федор Николаевич начал свои нехитрые приготовления ко сну. Мы выпили с ним соку, потом он старательно вымыл стаканы. Я смотрела, кажется, иронично. Он долго кряхтел и умывался, лилась вода в ванной, потом директор вышел из нее в халате и белых тапочках. На последних я задержала особо пристальный взгляд, и тогда он сказал не без горькой иронии:

— Ну и что ж? Белые. Готовлюсь.

— Не к тому готовитесь, Федор Николаевич, — сказала я. — Вы лучше не грузитесь. И не из таких ситуаций выходили, так что не волнуйтесь. Все будет хорошо.

— Вы так думаете, Женя?

Его глаза бегали.