В горах Памира и Тянь-Шаня

Несмотря на великую скромность, Сергей Иванович очень любил всевозможный экспедиционный реквизит. На нем обычно висело множество предметов: и высотомер, и сумка, и нож, и фотоаппарат, и многое другое. Была у Сергея Ивановича собака Памир, немецкая овчарка, но она не обладала физическими данными своего атлета-хозяина и нередко путешествовала не пешком, как другие собаки, а сидя перед ним в седле. Делалось это, чтобы сберечь силы овчарки и спасти саму собаку. Дело в том, что киргизские овчарки — собаки крупные и достаточно свирепые. Собачьи стаи свято блюдут границы своих владений, и горе чужой собаке, которая оказалась на чужом участке. Ее бы в лучшем случае покусали, а то и вообще могли порвать. Поэтому-то собака Сергея Ивановича обычно путешествовала верхом.

Почти всю жизнь Сергей Иванович прожил на Памире и уехал оттуда только во время войны. Кончилось это трагически. Не вернулся с войны доброволец Клунников. Вот и все.

А вот когда я теперь думаю о нем, мне вспоминается именно то, как он торжественно выезжал на своем Елдузе в белой киргизской шляпе, весь перепоясанный ремнями, впереди на седле овчарка, сзади — спальный мешок, а сам он уже что-то строчит в записной книжке. Сергей Иванович писал стихи, и стихи хорошие.

Карабай

С трудом достав в поселке лошадь, я на следующий день тронулся в обратный путь.

Когда я вернулся, Потанда вдруг заявил, что он устал и болен, и попросил отпустить его домой. Это было неожиданно и неприятно. Я-то думал, что уж ему-то хорошо, а, оказывается, он недоволен.

Пришлось отпустить Потанду. Мы рассчитались с ним, он сел на своего конька и затрусил домой. А я пошел к начальнику заставы и попросил помочь. Не то что мы вдвоем с Ассылом не справились бы с работой, нет, но мы не знали ни дороги, ни бродов, ни стоянок, где есть корм для лошадей и вода.

Новый наш проводник Карабай был большой, очень загорелый и мрачный человек. Говорили, что по поручению начальника заставы Карабай когда-то ходил к басмачам, чтобы выяснить их намерения. В первый раз это удалось, но на второй раз Карабая избили, раздели донага и бросили умирать в холодной высокогорной пустыне. Но Карабай не умер. Два дня он шел совершенно обнаженный, а на ночь зарывался в песок, ибо на Памире ночью заморозки, и все-таки добрался до своих.

Карабай со мной на эту тему разговаривать отказался, а вот начальник заставы, которого я об этом спросил, сказал:

— Да, примерно что-то в этом роде было.

На следующий день мы тронулись в путь и через несколько дней достигли Беика. Река Беик выходит из щели, зажатой двумя мощнейшими хребтами — Гиндукушем и Сарыколом. Над долиной высится пик Повало-Швыйковского.

Войдя в верхнюю часть долины, там, где она расширяется и образует широкую котловинку, мы увидели несколько юрт, но не стали подходить к ним, а встали лагерем на другой стороне котловины.

К вечеру через специальных послов мы были приглашены в гости. Когда мы все трое сидели в юрте, хозяева долго молчали и смотрели на нас, потом самый почтенный из хозяев сказал:

— Вот вы к нам приехали, и мы очень рады. Но мы смотрим на вас и удивляемся: какие вы большие! Ну прямо как слоны.

Действительно мы все трое — и Ассыл, и Карабай, и я — были очень крупные люди, но что здешние жители знают слонов, меня сперва удивило. Однако я тут же вспомнил, что Индия-то рядом, чего же удивляться, что они знают, а может, и не раз видели слонов.

Потом были долгие переговоры, которые я совершенно не понимал. Мне кое-что переводили, и я все время вежливо улыбался и кивал головой. Сидели и говорили мы долго, был чай, потом, часа через три, баранина, потом шурпа. Я устал, и надоело мне это все до предела, но уйти раньше было нельзя — обида!

Когда, засыпая на ходу, мы выбрались наконец из юрты, стояла глухая ночь. Звезды были крупные, низкие и яркие-яркие. Их было очень много. Было холодно и очень тихо.

И вдруг Карабай сказал:

— Очень плохой человек! Эти!

— Да? — спросил я.

— Да, — сказал Ассыл.

Я не стал уточнять. Но вспомнив и непонятные мне разговоры, и паузы, и выражение лиц собеседников, я сообразил, что эти разговоры были не дружескими, а какими-то осторожными, с большими недомолвками.

Утром мы встали рано, позавтракали и вдвоем с Ассылом пошли верхами на склон Гиндукуша.

Склоны гор, поднимающиеся над нами с юга, были мрачны и суровы, контуры их резки. Чаще всего это были скальные стены, чуть повыше уже покрытые ледниками и фирнами. Здесь же внизу, на высоте 4000—4300 метров, хребет пологий и его склоны покрыты хотя и низкой, но довольно густой и приятной зеленой щеткой типчака. Это чуть ли не единственное место на Памире, где есть степи. Подавляющая часть территории Памира утомительно гола, суха, пустынна. А здесь степь, зелень, низкая, но зелень, цветы, шмели, бабочки.

К вечеру, вернувшись в лагерь, мы услышали от Карабая неприятные новости.

— Женщины, дети уезжают, — сказал Карабай. — И смотрят все время за мной. Все время у нашего лагеря кто-нибудь кизяк собирает.