В горах Памира и Тянь-Шаня

На дувале, над арестованными, сидела здоровенная обезьяна. Она сидела съежившись на гребне стены, греясь на холодном памирском солнышке, одетая в какую-то немыслимую кошмовую жилетку. Ей было холодно, этой обитательнице жарких тропических лесов, здесь, на холодном Памире, в далекой, отрезанной от всего мира долине, окруженной со всех сторон ледяными хребтами. А снизу, под стеной, ходили и лаяли огромные киргизские овчарки.

Часовой у ворот вызвал дежурного, дежурный вызвал начальника заставы. Начальник заставы прочитал наши пропуска и потребовал разрешения на производство работ в районе заставы. Ни о каком таком разрешении мы и не слыхали. Тогда начальник сказал, что придется мне ехать за разрешением к начальству, то есть чуть ли не за двести километров.

Я пришел в лагерь и закричал, чтобы мне седлали лошадь. Ассыл побежал за лошадью, привел и заседлал. Как только лошадь была заседлана, я вскочил в седло и собрался ехать. К этому времени я капельку поостыл и уже спокойно сказал, что начальник заставы требует разрешения на работу.

— Что нам делать? — спросил Ассыл.

— Сидеть и ждать, — сказал я. — Дай ватник.

Ассыл дал мне ватник, и я уехал. Уехал голодный и злой, без продуктов и без спального мешка. Хотя, конечно, сердиться на пограничников у меня не было никаких оснований. Это мое начальство должно было побеспокоиться и получить разрешение на работу, но, видимо, забыло это сделать.

Уже совсем смеркалось, когда я подъехал к реке и прямо погнал лошадь через реку, не зная глубины.

Нужно сказать, что это была редкая глупость. Переправляться было не обязательно. Под ударами моей камчи лошадь пошла в воду, глубже, глубже, потом поплыла. Я сначала держался в седле, потом свалился и поплыл рядом, вцепившись в гриву и в повод. К счастью, берег был уже близко, и я, мокрый, кое-как выбрался на сушу. Как я не утонул, не знаю. Ведь плавать тяжело одетым на высоте четырех тысяч метров совсем не просто. Почему лошадь не подмяла меня под себя, когда опрокинулась, выбираясь на берег, мне тоже до сих пор не ясно.

На берегу я выкинул из сумки все на траву, чтобы проверить, что намокло, что нет. В сумке, как водится в таких случаях с людьми, которым «везет», была бритва, и, конечно, я жестоко порезался.

Так я оказался на берегу реки, у края огромного кочковатого болота, тянущегося вдоль реки на много километров и имеющего ширину то два, то три километра. Я стоял на берегу совершенно мокрый, держа в поводу лошадь, перед кочками, на которые были выложены карты, документы и деньги, испачканные кровью. Сзади глубокая река, перебираться через которую назад было трудно, опасно. Передо мной широкое кочковатое болото, а за ним у подножия гор, черневших в двух-трех километрах-впереди, тропа, на которую мне нужно попасть и по которой нужно ехать вниз по долине. Никаких ориентиров — река позади, горы впереди, а между ними болото…

Вот тут, начав мелко дрожать, я остыл окончательно и понял, каких глупостей в горячке наделал. Понял я и то, что мне нельзя стоять, иначе я заработаю воспаление легких. Быстро холодало и темнело. Я свалил деньги и документы обратно в сумку и пошел. Всю эту темную и мучительно долгую ночь я шел, ведя в поводу лошадь. Иногда влезал в седло, но быстро замерзал и слезал. Дороги, вернее, тропы я так и не обнаружил. Я шел по лугам и по болотам так, чтобы горы были справа, а река слева. Чтобы не свалиться в реку, сворачивал, как только слышал шум воды, а чтоб не влезть на гору, сворачивал, как только упирался в склоны.

Так я и шел. Темно было ужасно. Луга и болота были неровные, а мочажинные болота с кочками высотой пятьдесят — семьдесят сантиметров доставляли мне особенные мучения. Много раз мне хотелось просто лечь и лежать. Но я все напоминал себе, что я начальник и что мне нужно вести себя прилично.

Даже присаживаться мне было нельзя. К утру на лужках между кочками начал похрустывать ледок.

Дорогу я обнаружил, только когда начало светать, а вскоре увидел еще одну заставу. Шел я к ней долго, и моя лошадь Кульджа пошатывалась и все норовила остановиться и даже лечь, а я тащил ее за повод и бил камчой. Никогда до этого я не думал, что у человека сил столько же, сколько и у лошади, а оказывается, даже чуточку больше.

Издали было видно у ворот заставы двух человек. В бинокль я увидел, что и на меня смотрят в бинокль. Шел я медленно, а видно на Памире очень далеко. Когда я подошел к воротам, там стояли часовой в полушубке и второй, явно командир, в шинели внакидку.

— Что случилось? — спросил командир, когда я подошел и остановился перед ним. — Вы кто?

— Я из Памирской экспедиции САГУ.

— А! Ну и что?

— Иду за разрешением на производство работ.

— Отчего же в таком виде?

— Выкупался на переправе и всю ночь бултыхался по болотам.

— А почему не по дороге?

— Не нашел, темно было.

— Понятно. Документы есть?

— Есть.