В горах Памира и Тянь-Шаня

Заповедник Караалма (что в переводе означает «черное яблоко» — тюркское название грецкого ореха) организован в основном для охраны лесов грецкого ореха, широкой полосой покрывавших когда-то всю нижнюю часть Ферганского хребта. Леса эти сильно изрежены, а местами вовсе уничтожены. Началось уничтожение ореховых лесов давно, когда в Фергане стал нужен уголь для выделки железа, но особенно усилилось оно в начале нашего века. Уже в советское время самый крупный из уцелевших массивов этого леса был взят под охрану, и здесь был организован заповедник Караалма.

Весь следующий день мы провели в ореховом лесу. Ореховые леса Караалмы поразительны. После пустынь Памира это удивительное богатство, даже буйство растительности производит совершенно ошеломляющее впечатление.

Огромные ветвистые орехи подняли и раскинули свои кроны на высоте пятнадцати — двадцати метров, под ними — подлесок из алычи и других деревьев второй величины, еще ниже кустарники — таволга, малина, шиповник, смородина, здесь же, по узким оврагам, непроходимая колючая стена ежевики. Там, где ежевика, там пройти нельзя, — она обдерет не только всю одежду, но и мясо с костей. Под кустарниками то густой, то редкий травяной покров. Тут сныть и недотрога, много клевера, ежи, мятлика и много-много других трав.

Лес не однообразен, он не сплошной, в лесу масса прогалин. Он то сгущается по понижениям, то образует поляны и редины по вершинам и склонам увалов. Но и эти поляны не менее живописны, чем окружающие их леса: на них растут двухметровые мальвы, покрытые цветками каждый в тюбетейку величиной, красные кровохлебки, огромные эремурусы. Но не только растениями богата долина, много тут и зверья. Под деревьями, на которых уже поспевают орехи, можно видеть разжеванные, выплюнутые скорлупки, обсосанные ветки малины и смородины. Это обедали кабаны и медведи.

Сейчас, ближе к осени, на кустах шиповника красные плоды, на ореховых деревьях поспевающие орехи в высыхающих зеленых оболочках, плоды на алыче, на малине, ежевике — всюду.

Осматривая и описывая лес, можно было констатировать одно: в этом, разумеется охраняемом, лесу не было ни малейших следов деградации. Лес рос на славу. Он явно наступал на поляны. На опушках или прогалинах была масса молодняка. Лес наступал, значит, условия развития для него в последний период улучшились.

Физики бегали по лесу, восторгались, все, что можно, ели, а что нельзя съесть — фотографировали. Я описал этот лес как положено и собрал гербарий. Но одного этого леса мне было мало — это был только один растительный пояс. Отсюда, из Караалмы, нельзя было сделать полный профиль со всеми поясами по всему Ферганскому хребту, и мы пошли вверх по долине реки Яссы.

В те времена дорога на Яссы была неважная. Мостики, сделанные из местных средств, скрипели при одном приближении машины. Они представляли собой жидкий ряд бревнышек, перекинутых с одного берега на другой, часто даже не скрепленных между собой гвоздями. Застланные хворостом и чуть присыпанные песком, они едва давали возможность проехать и то с великой осторожностью и бережением. По этой дороге нельзя было особенно далеко заехать внутрь хребта, и, когда мы к вечеру остановились уже непосредственно под крутым склоном Ферганского хребта, опять в прекрасном ореховом лесу, физики устроили военный совет.

Они смотрели на небо. Небо хмурилось. Физики вспоминали ледащие мостики, которые мы проехали, и сурово размышляли о том, что́ будет с плохими, некачественными мостиками, когда пойдет хороший, качественный ливень. И физики справедливо полагали, что они, то есть мостики, скорее всего полетят. А особенно глубоко и проникновенно думали физики о том, как они будут объяснять начальству, почему они, посланные изучать космические лучи на Памире, оказались с машиной на Ферганском хребте, если они здесь застрянут. И физики решили, что дают мне только завтрашний день — и точка. Второй ночевки здесь быть не должно. Я выслушал их молча — решение было справедливое.

Плохо было другое. У меня начались боли в печени. Дело в том, что я — бывший ленинградский блокадный солдат. А у большинства блокадников после войны в течение многих лет, особенно после хорошей порции малины, ежевики, смородины, орехов, алычи и еще чего-то, печень обязательно не в порядке.

Поэтому ночью я по сути не спал, а мучился. При первом проблеске зари я уже обул ботинки с триконями, повесил на спину гербарную папку и пошел в предрассветной тьме густым ореховым лесом вверх, вверх, делая зигзаги по склону. Я шел не торопясь, и кругом был лес. Когда рассвело, я по альтиметру увидел, что набрал уже метров триста высоты; ореховый лес кончался и появились яблони.