В горах Памира и Тянь-Шаня

Потом я намертво завязал папку с растениями, почистил трикони на своих горных ботинках, пристегнул ремнем сумку, взял в руки ледоруб и рванул вниз. Я пошел по крутому склону полубегом, сильно вдавливая каблуки на дернистых участках, с удовольствием используя осыпи, которых тщательно избегал при подъемах. Я вскакивал на эти щебневые подвижные склоны и, быстро-быстро перебирая ногами, катился вниз вместе с начинавшей сползать под моей тяжестью щебневой лавиной. Если осыпи мелкощебнистые, очень удобно и приятно катиться по ним вниз, балансируя ледорубом. Отбежав сотни две-три метров, я оглянулся. Чабан все так же неподвижно стоял, опираясь на палку, и смотрел мне вслед.

Вздымая тучи пыли, я прокатился по нескольким осыпям через субальпийский пояс, быстро вкатился в яблоневый и кленовый лес. Отсюда уже была видна, как букашка, наша машина на той стороне речки, а на этой стороне — здоровая пасека, чуть ли не на сотню ульев, и две крыши, видимо, сарая для пчел и домика пасечника.

Со склона я катился с огромной скоростью. Если на подъем к гребню я затратил с остановками почти двенадцать часов, то вниз я скатился меньше чем за час. Я проходил, вернее, пробегал нижнюю часть склона, мимо ореховых лесов, когда заметил, что мне усердно машут руками с пасеки.

Вот ведь умники физики, заметили пасеку и забрались в самое сладкое место, с завистью подумал я, меняя направление и поворачивая вкось на них. Но когда, не сбавляя хода, я вылетел из леса, то вместо наших увидел двух стариков. У обоих были бритые головы и роскошные усы, только один — высокий, другой — маленький. Они смотрели на меня и радостно улыбались.

— А где наши? — несколько растерянно спросил я.

— Какие наши? — отвечал низкий. — Наших нет, только вот я да Серегин.

— Что же вы махали? — удивился я.

— Как чего? Если бы не махали, вы бы мимо пробежали. А где это ваши?

— Наши на том берегу с машиной.

— С машиной? Не видали. Да бог с ними. Пойдем в хату.

— Зачем?

— Медовухи выпьешь. Расскажешь.

— Что расскажу?

— А что хочешь. Что на свете творится, — сказал Серегин. — Мы ничего не знаем, нам все интересно.

И я пошел с ними в хату, и выпил медовухи, и рассказал им, что на свете творится. Медовуху я пил, нужно сказать, не соблюдая должной осторожности. Я не сообразил, что сутки был голоден, что всю ночь мучился от боли и ослабел, что сделал полуторакилометровый подъем и устал до предела. Я забыл и то, что медовуха коварна. По вкусу это сладенький квас, по действию — выдержаннейший коньяк. Кроме того, я не принял во внимание, что у стариков закусывать-то нечем.

Голова у меня была ясная, усталости как не бывало. Я рассказал старикам много интересного. Кажется, я был с ними даже предельно откровенен и рассказал им о себе такое, чего никто из ближайших моих друзей не знал. Я рассказал им, кажется, даже о своей первой любви. Старики решительно во всем мне сочувствовали и со всем соглашались. Они во всем меня одобряли. Это были хорошие старики. Когда моя откровенность достигла предела, я сообразил, что я пьян, но голова у меня была ясная и мне было хорошо. Гораздо хуже было, что при довольно-таки ясной голове ноги перестали меня слушаться. Меня качало, как моряка в хороший шторм на палубе маленькой шхуны. Мне даже приходилось время от времени приседать, когда земля уж слишком раскачивалась.

Чтобы перейти мостик через речку, хотя он был метра полтора-два в ширину, мне пришлось предварительно прицелиться и сразу перебежать его, а то я рисковал, что он убежит у меня из-под ног.

Физики были совершенно сражены моим видом и походкой, когда я явился к ним в обществе двух стариков, которых представил им как своих лучших друзей. Но физики торопились и просили меня не затягивать прощание с моими лучшими друзьями. А я все не мог с ними расстаться, мы сходились, целовались, потом опять расходились. Наконец, трижды расцеловавшись с Серегиным и его другом, я кое-как влез в машину, и она тронулась.

Долгие годы я скрывал свой позор: напился, что называется, до безобразия всего за двадцать минут! Физики тоже меня не выдавали. Но сейчас, когда минуло уже много лет и срок давности преступления истек, я могу в нем признаться.

В общем машина наша тронулась, и мы засветло миновали все рискованные мостики, так что дождь, который там, в горах, хлынул вечером, нас уже не поймал.

А профиль в Ферганском хребте, который я все-таки сделал, много лет помогал мне. Он показал, что растительность очень сухих гор, и таких, как Памир, и очень влажных, таких, как Ферганский хребет, хотя они и расположены рядом, на одной и той же широте, может быть совершенно различной; только на самом верху, в высокогорьях, в альпийском поясе, наблюдается некоторое сходство, общность растительности, встречаются одни и те же виды растений.