В горе и радости

Ресторан был украшен быками, плитками в стиле гасиенды и яркими цветами. Он был агрессивно грязноватым, невзрачность была его почетным знаком. Прежде чем я дошла до столика Сьюзен, мне раз девять попалось на глаза изображение «Маргариты».

Перед Сьюзен стоял стакан с водой. Она сразу же встала и обняла меня. От нее пахло теми же духами, и выглядела она как всегда собранной и спокойной. Она не превратила горе в нечто гламурное, но сделала так, чтобы оно стало переносимым.

— Ужасное место, правда? — рассмеялась Сьюзен.

— Нет! Мне нравится любое место, в котором предлагают трапезу из трех блюд за девять девяносто девять.

Подошел официант и оставил на столике ведерко с чипсами из маисовой муки и сальсу. Я нервно потянулась за ними. Сьюзен их проигнорировала. Мы заказали фахитос[16].

— И знаете что? — обратилась Сьюзен к официанту. — Две «Маргариты». Подойдет? — обратилась она ко мне. Я уже поглощала чипсы, поэтому только кивнула.

— С каким вкусом? — спросил официант. — Оригинальный? Манго? Арбуз? Клюква? Гранат? Ды…

— Оригинальный, — решила Сьюзен, а мне захотелось, чтобы она спросила и меня, потому что меня больше привлекал арбуз.

Официант забрал наши красные липкие меню и отошел.

— Черт! Я хотела попросить гуакамоле, — сказала Сьюзен, когда он ушел, а она тоже сунула руку в ведерко с чипсами. — Сэр! — окликнула она официанта. Он бегом вернулся назад. Мне никогда не удавалось привлечь внимание официанта, если он уже отошел от столика. — Можно нам еще гуакамоле? — Мужчина кивнул и удалился, а Сьюзен снова посмотрела на меня. — Моя диета — это просто шутка. — Кто считает калории в такое время? Мне стало хорошо оттого, что Сьюзен тоже за этим не следит. — Итак, — начала она, — ты упомянула об этом разговоре по телефону, но я не поняла. Твоя мама сказала, что думала, будто ты уже успокоилась?

— Ну, — я вытерла руки салфеткой, — не совсем так. Она просто… Она позвонила и спросила, как я с «этим» справляюсь. Вы же знаете, как люди используют это слово, когда не могут просто сказать: «Бен умер»?

Сьюзен кивнула:

— Эвфемизмы. Как будто ты забудешь, что Бен умер, если они не будут об этом говорить прямо.

— Верно! Как будто я не думаю об этом каждое мгновение дня. В любом случае она просто спросила, а я ответила, что у меня все хорошо. У меня не все хорошо, но так обычно говорят. Любой, задавший мне такой вопрос, будет знать, что «хорошо» означает «хорошо, учитывая обстоятельства».

— Согласна. — Ведерко с чипсами уже опустело. И когда официант вернулся с нашими «Маргаритами», Сьюзен попросила снова его наполнить.

— Но, думаю, моя мама искренне считает, что я в порядке, — продолжала я. — Она наверняка надеялась, что я скажу, что у меня все в порядке. И если я это скажу, это будет означать, что ей не надо ничего делать, и я снова стала самой собой. Как будто ничего не произошло.

— Ну, для нее ничего и не произошло. — Сьюзен отпила глоток «Маргариты» и поморщилась. — Боюсь, из меня плохой выпивоха. Я просто подумала, что это поднимет нам настроение. Но это… крепковато, нет?

Я тоже отпила глоток.

— Крепко, — согласилась я.

— Ладно! Я думала, это я веду себя как ребенок. О чем ты говорила?

— По-моему, это вы говорили.

— Ах да. У твоей матери ничего не случилось. Вы ведь с ней редко разговариваете, верно?

— Верно.

— Судя по всему, она из тех людей, которые не способны сопереживать или даже сочувствовать. Она не знает, как с тобой разговаривать, потому что она тебя не понимает.

Я нечасто говорю о моей семье, а когда делаю это, я ограничиваюсь короткими фразами и пренебрежительными комментариями. Но Сьюзен стала первой, кто понял, что происходит, и дала этому определение. Или, по крайней мере, описала это.

— Вы правы, — сказала я ей.

— Не беспокойся о родителях. Они поступят так, как им хотелось бы, чтобы поступили с ними. И это будет совершенно не то, что нужно тебе. Говорю тебе, оставь попытки соединить одно и другое. Не то чтобы я была экспертом. Я просто заметила, что после смерти Стивена я столкнулась с огромной разницей между тем, чего я хотела от людей, и тем, что они хотели дать мне. Думаю, людям так страшно оказаться в нашем положении, что они теряют способность просто даже поговорить с нами. Говорю тебе, отпусти эту ситауцию.

К тому времени, как Сьюзен договорила, я уже выпила всю «Маргариту». Я не знала, как это вышло. Принесли наши фахитос, шипящие и хвастливые, если фахитос могут быть хвастливыми. Они были такими огромными, что потребовалось несколько тарелок и несколько человек, чтобы их принести. Отдельная тарелка для гарнира, сковороды с курицей и овощами, ящик для тортилий, маисовых и из пшеничной муки, и приправы из гуакамоле, сыра, сальсы и салата-латука. Наш столик выглядел так, словно это был королевский пир, и курица так громко скворчала на сковородке, что мне казалось, будто весь ресторан смотрит на нас.

— Многовато, да? — с наигранной скромностью спросила Сьюзен. — Мне нравится то, как они это все приносят. Похоже на презентацию. У них нет никакой необходимости дожаривать креветки на столе. Совершенно никакой.