В июле 1942. Оборона Касторного. Правда и вымысел

А как было на самом деле? Самое интенсивное участие в боевых действиях под Касторным танки противника принимали в первый их день — 1 июля. Не случайно в документе 9 тд именно в эту дату упоминается о 16 вышедших из строя боевых машинах. 2 июля подобного упоминания нет, что косвенно говорит, по крайней мере, о меньших потерях в танках на следующий день.

3 июля танковый полк 9 тд из-за задержки с поисками пригодной переправы и работами по усилению моста вступил в бой только вечером. Никаких упоминаний о потерях танков в тот день также нет. Однако предположим, что они все-таки были. Но какие? Ответить на этот вопрос можно, анализируя данные о состоянии боеготовых танков 9 тд по дням и их потерях[334]

.

Из этой статистики следует, что даже к исходу 11 июля 1942 года безвозвратные потери 9 тд с начала боевых действий составили: 2 Pz.Kpfw.II, 16 Pz.Kpfw.III, 7 Pz.Kpfw.IV, то есть 25 танков всего, из которых 4 были потеряны 29 июня. Следовательно, на все остальные дни боевых действий приходится 21 потерянный безвозвратно танк. 3 и 5 июля интенсивность боев танкового полка дивизии была меньше, 11 июля полк вообще не воевал, поэтому предположим, что в эти три дня потерь бронетехники не было. Что же остается? Остаются 11 дней боевых действий, за которые полк потерял 21 танк безвозвратно, то есть в среднем 2 машины в день. При этом пиковыми днями боев для полка (помимо уже учтенного 29 июня) были 28, 30 июня, 1, 6 и 9 июля. Исходя из этих данных, можно предположить, что общие потери 9 тд за 1–3 июля 1942 года находились в пределах 20–25 вышедших из строя машин, из них 4–5 — безвозвратно.

При этом, согласно имеющимся документам, не только 284 сд, но и другие части касторненской группы доносили наверх о большом количестве якобы уничтоженной немецкой бронетехники. Например, штаб 119 сбр сообщал, что с 28 июня по 6 июля бригадой «уничтожено и повреждено 130 танков, из них до 60 сгорело»

[335]. По данным 2 ид, 3 и 4 ибр за период 1–3 июля 1942 года уничтожили в боях 19 танков[336]

. Командование 111 сбр и 14 тбр, надо думать, также доносило об уничтоженных немецких «панцерах». Так что отнюдь не все потерянные безвозвратно или временно вышедшие из строя танки противника следует относить на счет 284 сд.

Из анализа данных о потерях сторон хорошо видно, что потери немцев командованием наших частей многократно завышались и разительно отличались от реальных. Почему это происходило? Откуда появлялись в сводках и донесениях совершенно нереальные цифры причиненного врагу урона?

Конечно, точно знать понесенные противником потери было в тех условиях невозможно для обеих сторон: не знали их действительных цифр и в пунктуальных штабах вермахта. Еще труднее было определить потери врага, если поле боя оставалось за ним и какой-либо их подсчет становился просто невозможным. В горячке же боя ведущим огонь артиллеристам и пехотинцам зачастую было крайне затруднительно видеть, тем более оценить результаты своей стрельбы. Дым и пыль от разрывов мешали наблюдению и существенно снижали видимость, а ответный огонь и постоянные бомбардировки с воздуха не давали возможности выяснять и перепроверить, насколько эффективной была стрельба на самом деле.

Ко всему этому добавлялся и важный морально-психологический фактор, когда ведущим тяжелый бой людям, своими глазами видящим гибель товарищей, страстно хотелось верить, что они тоже жестоко бьют противника и наносят ему еще больший урон! Думать иначе, тем более узнать, что потери немцев на самом деле гораздо меньше, пожалуй, было бы для большинства бойцов в тех условиях просто непереносимым.

Мысль о том, что немцы теряют в боях сотни «стальных чудовищ» и тысячи звероподобных ненавистных солдат, которые тупо лезут вперед на пулеметы, но ряд за рядом ложатся под красноармейскими пулями, помогала бойцам выстоять в тяжелейших боях, укрепляла веру в свои силы, поднимала боевой дух в подразделениях. Поэтому такое отношение к происходящему было для солдат на передовой вполне понятным и естественным. Более того, по-другому в то страшное время выстоять было бы вообще вряд ли возможно. Неудивительно, что с передовой командованию частей стекались данные об огромных потерях врага.

Но вот само командование, не ведущее непосредственно бой в траншеях и на огневых позициях и потому свободное от влияния вышеперечисленных факторов, — оно разве не должно было бы трезво, с холодной головой, без окопной горячности задуматься о степени достоверности поступающих донесений и оценить их критически? Неужели же более высокое начальство слепо верило тому, что доносили о гигантских потерях врага разгоряченные боем подчиненные? Судя по сводкам и донесениям наверх, выходит, что да, верило.