В изгнании

Это заведение действительно было первоклассным; но меня никто не предупредил, да и трудно было вообразить, что значительная часть его элегантной клиентуры состояла из светских женщин и девушек, приезжавших туда, чтобы тайно разрешаться плодами своей недозволенной любви. Сиделки были одна милее другой. Очаровательная шведка была специально приставлена ко мне для услуг. Она часто заглядывала ко мне вечером, окончив работу, и приводила подруг.

Поскольку там не было тяжелобольных, которых могла обеспокоить музыка, я велел поставить в моей комнате пианино. Я учил своих компаньонок цыганским песням, которые мы пели хором, и вечера весело протекали между пением и танцами. Погреба заведения оказались хорошо подобраны, и никогда не было недостатка в шампанском. Несомненно, это был не совсем тот отдых, который я искал, но я не скучал ни секунды. Однажды вечером Буль, которого я взял с собой, переоделся в сиделку. Он был так забавен в таком виде, что я велел ему носить эту униформу до конца нашего пребывания.

Не сообщив никому своего адреса, я не ожидал и визитов. Тем более меня удивил приезд бывшего русского офицера Владимира Макарова, ставшего теперь поваром. Я не видел его с отъезда из Петербурга. Даже в потрепанной одежде он сохранил элегантные манеры, а перенесенные испытания не изменили его природной веселости. Хороший музыкант с красивым голосом, он как нельзя лучше украсил наши вечера. Вскоре здесь появился и Федор, высокий рост и осанка которого произвели обычное впечатление на женский персонал. Ирина, приехавшая из Рима, в свою очередь присоединилась к нам, слегка удивленная тем, что нашла мужа в тайной родильной клинике. Было решено, что Макаров останется с нами и поедет в Париж в качестве повара.

По возвращении нас ждал неприятный сюрприз: в то время как мы считали работы оконченными, дом все еще находился в состоянии ремонта. Мебель, прибывшая из Лондона, была нагромождена в неописуемом беспорядке среди пыли и строительного мусора. В такой грязи нам предстояло прожить еще много дней.

Тем не менее, понемногу все устроилось; мебель, картины и гравюры заняли свои места, и наше новое жилище постепенно приобрело приятный облик. Своей сине-зеленой тональностью оно очень напоминало нашу лондонскую квартиру. Дополнительные комнаты для наших соотечественников-беженцев находились в обоих флигелях. На первом этаже одного из них, в помещении, служившем раньше гаражом, я сделал маленький театр. Художник Яковлев украсил его аллегорическими фигурами изящных искусств; а в той, что символизировала танец, угадывались черты Павловой. Зал, отделявшийся от сцены занавесом, был обставлен, как салон. В глубине алькова, у лестницы, ведущей в комнаты, Яковлев написал Леду. Изображение музыкальных инструментов украшало каминный экран, а потолок был искусно расписан под свод шатра.

Едва завершились хлопоты с переездом, как нашествие родных и друзей превратило наш дом в ночлежку Армии Спасения. Макаров, служивший на кухне, был в непреходящей ярости из-за все возраставшего числа наших нахлебников и требовал ни больше, ни меньше, как всех их убить.

Вечерами театр в павильоне становился местом общего сбора; никакое другое помещение не было настолько просторным, чтобы вместить всех. Одни музицировали, другие обменивались рассказами о своих злоключениях. Все выказывали мужество и уверенность, восхищавшие нас. Никогда не слышалось жалоб. Выброшенные, как жертвы кораблекрушения, на чужую землю, русские эмигранты оставались веселыми, открытыми и неизменно сохраняли хорошее настроение.

Эмиграция перемешала людей всех классов и сословий: великие князья, аристократы, землевладельцы, промышленники, чиновники, интеллигенты, мелкие торговцы, крестьяне, русские, армяне, евреи. Никто не может утверждать, что она состояла лишь из людей богатых, ущемленных в их материальных интересах. В ней была представлена поистине вся Россия. Большинство эмигрантов не смогли спасти ничего из того, чем владели. Почти все должны были с первого же дня на чужбине вести трудовую жизнь. Одни устроились на заводы, другие стали земледельцами. Многие работали шоферами такси или нанимались в домашнюю прислугу. Способность этих людей к адаптации была необыкновенной. Я никогда не забуду потрясение, когда обнаружил, что подруга моих родителей, настоящая графиня, служила в уборной ресторана Монмартра. В своей служебной каморке она с безукоризненной простотой подсчитывала монеты, оставленные клиентами в тарелочке «на чай». Я приходил, целовал ей руку, и мы беседовали среди шума спускаемой воды, как будто находились в салоне Петербурга. Ее муж служил в гардеробе ресторана, и оба казались довольны своей участью.