В Коктебеле никто не торопится

После обеда мама с Олей решили вернуться на пляж. Инцидент с Костиком и раковиной давно был забыт, и Оля горела желанием поплавать в море на своем надувном круге. Сестричка вообще была довольно отходчивой и незлопамятной. Волнения она переживала остро, успокаивалась не сразу, но потом забывала о случившемся навсегда.

Этому качеству Полина завидовала. Груз проблем, обид и переживаний она сама волокла за собой долго и уныло. Вот и сейчас снова смотреть в самодовольное лицо Костика ей совершенно не хотелось. Полина уже забыла, что еще утром считала его веселым и жизнелюбивым парнем, с которым можно без забот провести время. Его поступок перечеркнул все ее хорошее отношение, и она знала, что вряд ли сможет снова общаться с ним так же свободно и легко, как до инцидента на пляже.

Немного подумав, она решила вместо пляжа сходить на рынок. Съеденная утром сметана была выше всяческих похвал, а потому стоила того, чтобы накормить ею маму и Олю. Пересчитав деньги в кошельке, она повернула от столовой не направо, а налево и побрела к рынку, составляя в уме список покупок, которые нужно было сделать.

Рынок поражал воображение. Мясные ряды ломились от качественного мяса, среди которого можно было выбрать и грудинку на суп, и баранину на плов, и свинину на шашлык. Мясо было свежим и, по сравнению с ее родным городом, относительно недорогим.

Впрочем, готовить что-либо серьезное она вовсе не собиралась, поэтому с некоторой жалостью покинула мясной ряд и поспешила в молочный. Рассыпчатый творог, жирная сметана, домашние сыры на любой вкус, сливки в банке, молоко, как коровье, так и козье, ошеломляли многообразием и способствовали такому активному выделению желудочного сока, что даже в животе урчало.

Торговки наперебой предлагали ей попробовать свою продукцию, и она остро пожалела, что только что сходила на обед и, как следствие, была не голодна. Стараясь удержаться в рамках разумного, она купила двести граммов рассыпчатого, будто сладкого творога, пятисотграммовый пластиковый стаканчик сметаны, головку домашней брынзы и поспешила к фруктам. Пополнив свои запасы крупной, чуть влажной голубикой и малиной, которые должны к ужину украсить молочное пиршество, она, еще раз посчитав в уме деньги, прикупила несколько крупных и очень сладких груш, над которыми кружились полосатые осы, крымский виноград и свежий инжир, которого никогда раньше не ела.

Пакет в ее руке становился все тяжелее, и Полина призвала себя остановиться, понимая, что иначе ей будет просто не дотащить свои покупки до гостиницы. Впрочем, в следующем торговом ряду благоразумие снова оставило ее. Здесь торговали домашними тортами. «Наполеоны» с тончайшими хрустящими слоями, промазанными нежным масляным кремом, медовики, вокруг которых пчелы не просто летали, а как безумные совершали какие-то, только им одним понятные, ритуальные танцы, сметанники с черносливом, эклеры, грушевые торты, яблочные шарлотки… Все это великолепие испускало тонкий, смешивающийся в воздухе аромат, от которого слюнки начинали течь так обильно, что в какой-то момент Полина испугалась, что сейчас захлебнется.

«Мамочки мои, – подумала она. – А что бы я делала, если бы пришла сюда голодная. У меня бы обморок приключился, наверное, от всех этих видов и запахов. Нет, я просто должна купить кусок «Наполеона». Мама его так любит… А нам с Олей один кусок медовика на двоих. И пусть завтра у меня будет разгрузочный день, но сегодня я устрою праздник живота».

Полная, веселая продавщица взвесила и упаковала ей здоровенный кусман «Наполеона», которого маме, по самым скромным подсчетам, должно было хватить дня на три, не меньше, и теперь аккуратно отрезала медовик, от одного взгляда на который у Полины мутилось в глазах от вожделения.

– Лариса, – вдруг услышала она и чуть не выронила из рук пакет с покупками. – Ларочка, постой.

Полина обернулась, стараясь, чтобы резкость движений не выдала ее острого интереса к тому, что происходило у нее за спиной. Там махала руками ее соседка по пляжу, та самая, в панамке на коротких светлых волосах. Правда, сейчас панамки на ней не было. Таща под руку своего худощавого мужа в золотых очках, она через толпу прокладывала себе дорогу к совершенно незнакомой Полине женщине. Это вовсе не была художница, втянувшая ее в авантюру с деньгами. Довольно молодая, очень грустная дама с заплаканным лицом, темными кругами под глазами и в черной косынке, в виде повязки обхватывающей голову, ничем не напоминала ту Ларису. В ее облике сквозили какие-то знакомые Полине черты, но в то же время она полностью отдавала себе отчет, что никогда раньше не видела эту женщину, от которой волнами исходило неизбывное горе.

– Лариса, – снова воскликнула светловолосая женщина. – Ой, как хорошо, что мы тебя встретили! Я уж хотела домой к тебе идти, но Борис сказал, что вроде как неудобно. А что же может быть неудобного, если хочешь высказать близкому человеку свои соболезнования. Как ты, милая?