Причитала над Фонтанкой дама Ночь дезабилье,обронила Ночь в Фонтанку драгоценное колье,обронила не подарок, обронила талисман,заклинания шептала, на воде огни считала:– Ах, обман, опять обман!И сама-то заварила, и расхлебывай сама…Равнодушно проходили люди поздние – в дома,им, усталым, безразлично, как утрачено добро;любопытствовали – кони: на Аничковом на тронене лежит ли серебро?В этой горести бледнея, поубавила часок.Лился злее и смелее соловьиный голосок,за оградами белели безучастные к трудуизваяния в аллеях – зубы в пасти Гименея,задремавшего в саду.Время Ночи на исходе, на исходе чудеса;уложила шелк восточный на сплетенных волосахи, задумчива, не сходит с безупречного холста —там, где кованая рамка у неправильного замкаи фальшивого моста.
Нева-Невейна
Нешуточное Невских вод смеженье,участливые всхлипы с продолженьем,то здесь, то там волна, поспев, дробится,и как условны берегов границы!Всегда готова час, другой оспоритьи держит ноту «Va, pensiero»[7] в хорена берегу чухонского бассейначревоугодная Нева-Невейна.
Исаакий-сердце
То не Deutscher Dom встревоженный,притязательный, барочный,не Basilica всехоженный,un bambino славных зодчих —все не сердце, а предсердие.Это русский парк усадебный,это топи придержащийПютерлакский храм-громадина,сановитый и молчащий —о кафтане «за усердие».
Февраль на Финском заливе
Кто смел, тот и надышится,хрусталь пронзает грудь!Вот по бескровью пишетсясердитый санный путь,вон там неверно стелетсякрупа для мертвеца,на клочья облак делится,и древо ждет конца.
Одиночество в дюнах
Где счастье, дело жизни, где любовь?..Кто рассудил, что скучно в одиночку?Вычерчиваю взглядом вновь и вновьединственную горизонта строчку.Неспешно берег меряет волнав локтях, саженях, шепчет и ворчит,здесь тайны поднимаются со дна,здесь каждый камень золотом блестит.Из жизни чьей скругленный черепокменя на дюнах царственных нашел?Вдруг чайка – ах! – язвительный смешок —кричит, что кто-то пожил хорошо.Ей невдомек, что тошно в одиночкусидеть, уставясь в горизонта строчку…