В краю Сорни-най

И все это начиналось тогда, в дни моей юности. Советская власть уже шла по Северу. Революция диктовала жизни свое революционное ускорение. Первопроходцами были тогда в тайге не геологи, а учителя. И я мечтала стать учительницей. И стала. Окончила в Ханты-Мансийске педучилище, и меня направили на работу в деревню. Но у нашей советской жизни свой особый шаг. Как его назвать? Может, ускорением? Ведь часто к человеку приходит то, о чем ты еще и не успел помечтать. Скоро меня избрали комсомольцы своим вожаком. Работала в окружкоме комсомола, потом секретарем райкома партии, председателем райисполкома…

Главное, что я заметила, — это ускорение жизни. На Севере шаги ускорения особые. Время, вперед! Ускорение!.. Это емкое слово, звучавшее по-особому в дни моей юности, сейчас подхвачено огнедобытчиками тюменской земли, где сегодня куется СИБИРСКОЕ УСКОРЕНИЕ.

Сибирское ускорение — это чудо преображения земли: новые города, дороги, газопроводы.

Сибирское ускорение требует смелых, дерзновенных решений: перекрыть старые нормы, дать невиданные скорости проходки, проявить героизм в созидательном труде на благо народа.

Сибирское ускорение творит сибиряк, новый советский человек, не знающий национальной розни, но помнящий и берегущий лучшие черты предков. Кто он?

Это и лесоруб, Герой Социалистического Труда, русский Николай Коуров; это и врач, депутат Верховного Совета СССР, манси Фаина Тимофеевна Киселева; это и рекордсмен глубокого бурения татарин Сабит Ягафаров…

Много у нас героев, но главные кователи сибирского ускорения — буровики…

КОВАТЕЛИ УСКОРЕНИЯ

Самотлор… Неведомое слово. Лишь для слуха охотника-ханты оно оживало, наполняясь смыслом. Самотлор — мертвое озеро. Самотлор — топкое озеро. Самотлор — сердце озер. По-разному переводили это слово.

Для меня, слагателя песен, это прежде всего — звучное, звонкое слово моих предков, вошедшее теперь в мировой язык земли.

И звучат, как заклинанья,«Мегион», «Самотлор»…

Не умрет цветочек малый —мой язык. Его вплелив речь вождей и дипломатов,в мировой язык земли…

И мне пора, пожалуй, понять, что Самотлор — это не просто звонкое, звучное слово, не просто символ богатств и щедрот сурового Севера, но и реальное явление, нефтяное месторождение, которое уже осваивается, вдоль и поперек перепоясано дорогами, проткнуто скважинами.

Всем известно, что значит нефть, когда планету сотрясают энергетический, топливный и другие кризисы. Нефть… Магическое слово двадцатого века! Идол, которому поклоняются на всех континентах! Где-то я читал, что нефть — «взрывчатое вещество международных отношений, истории».

Впрочем, значение нефти я понимал, конечно, весьма умозрительно. Я знал, что эта маслянистая жидкость играет немаловажную роль не только в эпоху войн и раздоров, но и в мирной, созидательной жизни. Но эта нефть казалась такой далекой, не имеющей ко мне непосредственного отношения, что принималась, как что-то условное, символическое.

И вот недавно эту «магическую» нефть я увидел воочию. Она плескалась перед глазами, расплываясь золотыми кольцами по котловану. Она была совсем не черной, а какой-то зеленовато-коричневой, с золотистой пеной. Она и на самом деле казалась золотой. Все, кто был у котлована, спотыкаясь и скользя, ловили ладонями теплые, вязкие кольца, мазали лица, смеялись, прыгали, как дети, целовались, плясали, поздравляли друг друга. Капли магической жидкости искрились и на моих ладонях. И все же я не знал, не понимал во всех нюансах, что такое Самотлор…

Передо мной стоял человек, творящий Самотлор, — буровик Сабит Ягафаров. И я решился:

— Что такое Самотлор?

— Большая нефть! — ответил отрывисто, залихватски, полушутя Сабит.

— Чем пахнет нефть? Я где-то читал, что запах нефти может сравниться с самыми тонкими духами.

— Чем пахнет нефть? — переспросил он. — Нефтью, наверное. А, впрочем…

Ягафаров осекся на полуслове, о чем-то задумавшись. Взгляд его черных глаз устремился в даль плеса Оби. Потом, вздохнув, он заговорил уже другим тоном:

— Болотом и тайгой пахнет нефть. Противными дождями и жгучими морозами. Слякотью и комариными укусами. Бездорожьем и человеческим потом… О! — воскликнул вдруг Сабит. — Человеческим потом пахнет нефть, а не духами. Дать больше нефти, пробурить больше скважин — стало быть, ускорить проходку, использовать каждую минутку для продвижения к нефтяному пласту. Сто тысяч метров проходки в год… Это теперь уже норма, к которой стремимся все мы…

Магнитофон записывает каждое слово моего давнего друга, рекордсмена глубокого бурения недр Шаима.

Помню 1964-й год. Шаимская нефть. Кондинская тайга. Могучие кедры, растущие на песчаных обрывах. Топкие болота с карликовыми сосенками. Комарье. Всегда спокойный, приветливый, с располагающей улыбкой на смуглом лице, широкоплечий приземистый богатырь, Сабит Ягафаров запомнился мне больше строителем, чем буровым мастером.