Меня одолевает беспокойство, я просто не нахожу себе места. А русские совершенно невозмутимы, по крайней мере, внешне. Похоже, для них эта экспедиция – просто тренировка. Всем своим видом они показывают, что у них есть всё необходимое для высадки экспедиции, и не сомневаются, что команда будет доставлена на берег. В их расписании оставлено много места для возможных накладок. Возможно, мы излишне драматизируем и ожидаем невозможного, слишком переживаем за результат и слишком самоуверенны. Боярский собирается на обратном пути провести нас мимо самых выдающихся мест культурно-исторического значения, находящихся под его опекой. Подражая не оцененному по достоинству Кравченко, некоторые русские коллеги рассуждают о реконструкции зимовки и последующем возвращении в открытых лодках с целью лучше понять описания де Вейра. «Но не в этом году», – добавляют они, смеясь. Я могу вздохнуть с облегчением, поскольку у меня еще остались дела, которые я хотел бы закончить в этой жизни. Подобные незначительные разногласия отражают различия между нашими культурами. Русские играют свою роль гораздо лучше нас, они научились скрывать свои намерения до тех пор, пока цель не окажется в пределах досягаемости.
Между завтраком в 7:30 утра и ужином 12 часами позже совершенно нечем заняться, кроме как сидеть и дремать. Плеск волн, шум двигателя, свист турбины, гудение генератора и шелест перелистываемых страниц – всё это вместе действует на меня усыпляюще. Еще один день прошел. От недостатка двигательной активности и вдыхания паров топлива в плохо вентилируемых помещениях у всех болит голова. Тоскливая бездеятельность может в любой момент смениться изнурительной работой под холодным резким ветром на Новой Земле. Половина шестого! После еще одного дня, проведенного в тесной каюте под флуоресцентной лампой, я лежу на своей койке и чувствую себя совершенно несчастным: меня клонит в сон, хоть я и не устал. На простынях набит рисунок из мелких фиолетовых цветочков. Наверху, на мостике, слышен гул работающих далеко внизу двигателей – умиротворяющие звуки спящей пока мощи, резонирующие через стальные палубы судна.
Вчера вечером, в 8 часов, мы подняли якорь. Мы ели обжаренный рис, когда трансляцию MTV прервал голос капитана по интеркому: «Боцмана – на бак!» (Команда не нуждалась в переводе:
От первых же толчков все вещи в каюте попадали со своих мест. Тараканы носились вверх и вниз по стенам. Было слышно, как на камбузе гремят кастрюли. Я поднялся на ноги, чтобы узнать, не надо ли чем-то помочь, но меня так швыряло от стены к стене, что я решил быть осторожнее, чтобы самому не получить травму. Судно плясало на волнах. Шум стоял невероятный. Повсюду скрипели балки и хлопали плохо закрытые двери. Константин в одном белье помчался в машинное отделение, чтобы разобраться, откуда идет запах дизельного топлива. Капитан позволил циклоническому шторму подхватить корабль, намереваясь углубиться в Карское море и направить нас по траектории к Благохранимому дому. К северу от циклона море будет спокойным, но сначала нам предстоит снова пересечь яростные волны и снова потерять драгоценное время. Весь сегодняшний день я провел на койке, качаясь в полудреме. При таком обилии жирной пищи мне скоро потребуется физическая нагрузка. После чая в 4 часа дня доктор Маат рассказал об исследованиях, в ходе которых нам измеряли кровяное давление и снимали электрокардиограмму. Кажется, в Арктике человек стареет быстрее, и я был в шоке, когда обнаружил, что Хенри неподвижно лежит на койке, похожий на дохлого кота. Я принес ему кусок хлеба. «Хенри, Хенри… Что с тобой? Тебе надо попить, слышишь? Попей водички, дружище». «Нет, нет… Я не могу ничего пить», – слабо бормочет он.
Джордж Маат (на заднем плане) знакомится с судовым лазаретом доктора Лабутина. Фото: Рене Герритсен/ Фонд имени Оливера ван Норта