В лесах Пашутовки

Вокруг Гершона Моисеевича мертвая тишина. Ниночка сейчас у Натальи Гавриловны, которой принадлежит дом. Эта немолодая вдова бездетна, ее муж погиб еще в Первую мировую, двадцать пять лет назад, и вот теперь маленькая девочка-болтушка пришлась ей по сердцу. Скучно жить, когда в твоей жизни есть только дом, и сад, и церковь по праздникам. А тут — бегает рядом такое забавное существо, безумолчно звенит тонким голосом-колокольчиком.

Больше двадцати лет снимает семья Лурье квартиру в доме Натальи Гавриловны, и обе стороны довольны. Если и были какие-то трения, то исключительно из-за Ивана Гавриловича, брата хозяйки, горького пропойцы. К тому же, напившись, Иван Гаврилович обычно лез в драку. Жил он неподалеку и, случалось, заявлялся к сестре, чтобы поскандалить. С приходом немцев пьяница и вовсе обнаглел. Да и многие другие христиане, включая хороших знакомых, словно перестали замечать евреев, будто те и не люди вовсе.

— Гершон, обедать! — кричит из кухни старая Бася.

Кричит своим обычным голосом, как кричала ежедневно в течение долгих лет. Лурье проводит ладонью по лбу, еще раз припомнив то, что занимает его мысли с утра. Во сне явился ему в сияющем ореоле праведника покойный отец, рабби Моше бен Арье Лурия. Печальны были отцовские глаза, белая борода серебрилась во тьме, как лунная дорожка.

— Пришло твое время, сынок, — грустно сказал старик, — время уходить.

— Куда? — только и смог вымолвить Гершон Моисеевич.

Рабби молча возвел глаза к небу.

— Слаб я, отец, нет мне помощи ниоткуда, — взмолился Лурье-младший. — Взгляни — женщины на мне, на кого им еще опереться? Что с ними будет?

— Вспомни о талисмане! — ответил праведник Моше бен Арье Лурия и растаял в ночной темноте.

Вспомнить о талисмане! Похоже, это последний отцовский завет, который остался ему в преддверии неминуемой гибели. Не бог весть что, но другого не будет. Этот талисман с незапамятных времен переходит в семье из поколения в поколение. Семейная легенда гласит, что он изготовлен руками великого раввина Ицхака Лурии, именуемого еще Святым Ари. Что прежде, чем взять в руки перо и пергамент, Святой Ари многие дни постился, и вчитывался в старинные свитки, и вставал на молитву, и размышлял о значении букв, претворяя их в числа, и высчитывал значение чисел, возвращая их в буквы. И лишь потом, спустя несколько месяцев, великий рав Ицхак Лурия начертал эти буквы на клочке пергамента, вдохнув в них неизбывную силу Святого имени, искру Его немеркнущего огня.

Лурье поднимается с табуретки и открывает нижний ящик комода. Там, в ящике, хранится все еврейство Гершона Моисеевича: аккуратно сложенный талес, молитвенные принадлежности, молитвенник-сидур и Танах в черном переплете. Здесь же и упомянутый отцом талисман.

Лурье вынимает святую вещь из ящика, разворачивает тряпицу, в которую она завернута, и кладет перед собой. Вот он, пожелтевший кусочек пергамента, вложенный в позолоченную ладанку с тонкой цепочкой, чтобы можно было повесить на шею. На пергаменте — короткое слово «Ш-д-й», Шаддай, обозначающее одно из Имен Всевышнего, и еще четыре отдельно стоящие буквы: йуд, алеф, вав и снова алеф. И каждую букву венчает корона, а вокруг рассыпаны неведомые значки, линии и стрелки, также начертанные рукой великого знатока и учителя каббалы, святого раввина Ицхака Лурии. Здесь, видимо, и заключена та самая искра того самого огня…

Гершон Моисеевич, казначей местного кооператива, с сомнением глядит на талисман. Он уже давно отошел от религии. Ест трефное, работает по субботам и праздникам, не чтит пост Судного дня. Что ему в этом клочке пергамента? Лурье и не вспомнил бы о нем, если бы не странное ночное явление отца. В жизни советского ответственного работника нет места талисманам и амулетам. Эта вещица всплыла из глубин прошлого лишь сейчас, перед лицом войны и погибели. Лишь тогда, когда текут слезы по щекам сирот, когда растоптана жизнь и попрана справедливость, когда смерть отплясывает свои сатанинские пляски — лишь тогда возникает нужда в талисмане, лишь тогда ищут его в дальних углах нижнего ящика комода…

— Ну, Гершон, иди же к столу! — нетерпеливо зовет Бася из горницы.

Он выходит в горницу и садится во главе стола. Здесь его постоянное место. Семья собирается на последнюю трапезу. Бася, как обычно, хлопочет с горшками и тарелками. Наварила как на праздник: на столе и рыба, и суп, и тушеное мясо, и фрукты.

— Давайте-ка выпьем немножко, — говорит Лурье и наполняет три стопки.

— Я тоже хочу! — требует маленькая Ниночка.

Взрослые пьют до дна — Мира Григорьевна тоже. Но водка не действует на нее. Мира сидит, низко опустив голову и часто моргая одним глазом, словно в него попала соринка. На женщине — синее зимнее пальто с меховым воротником, вокруг шеи повязан голубой шерстяной платок.