В лесах Пашутовки

Начало зимы 1941 года, месяц кислев, благословенная Украина. Утро выдалось прекрасное. Высоко натянуто голубое небо, ярко сияет зимнее солнышко. Снег сверкает под его лучами, кое-где подтаивает, капает с крыш.

Выйти бы Ниночке во двор, но нельзя, никак нельзя. Приходится сидеть взаперти за ширмой. Хорошо хоть, куклы Маруся и Катя не оставляют ее, а то было бы совсем скучно. Маруся посадила Катю на колени и поет ей колыбельную песенку. «Баю-баю-баю-бай, спи, Катюша, засыпай! Спят котята и ужи, спят лисята и моржи. Баю-бай, баю-бай…»

Печальна колыбельная песенка, печальна и тиха. Ниночка уже большая девочка, ей целых четыре года. Она знает, что нельзя повышать голоса, нельзя петь веселые громкие песни. Иначе услышат злые дядьки, придут и заберут Ниночку, Марусю и Катю в черный мешок. Так что ты, Маруся, пой, пожалуйста, потише. А ты, Катя, не вздумай плакать и кричать.

Со светом за ширмой тоже не очень богато. Приходится сидеть в полумраке. Оконце здесь совсем крохотное, да и оно вдруг будто бы заслонилось чем-то. Ниночка поднимает глаза к окну и замирает в ужасе: из выходящего в сад окна смотрит на нее страшная рожа злого дядьки! Он прижался носом к стеклу, в глазах — злая радость. Из-за заклеенного на зиму окна слышен грубый торжествующий голос:

— Вот ты где, красавица! Сейчас я тебя вытащу за ушко да на солнышко. От Ивана Довгаленко не уйдешь!

Иван Гаврилович уже успел опохмелиться с утра пораньше; пьяная сила играет в его руках. Лицо гоя исчезает из окна, и Ниночка слышит, как он, ругаясь и гремя железом, разбирается с замком на входной двери. Это продолжается недолго. Брат хозяйки с корнем выдирает скобы накладной щеколды и входит в дом. Сжавшись в своем уголке и крепко обняв куклу Марусю, вслушивается еврейская девочка в грохот его шагов. Для начала Иван Гаврилович роется в буфете в поисках спиртного, находит бутыль с самогоном и хорошенько подкрепляется прямо из горлышка. Затем он отодвигает ширму и смотрит на перепуганного ребенка. В глазах у злого дядьки — ни тени жалости.

— Ну что, жидовочка, пойдем!

Он хватает девочку за руку и вытаскивает во двор. Зимний мороз обжигает Ниночку: Иван Гаврилович и не подумал одеть ее перед выходом. Зачем? Все равно ведь… Снаружи светлое небо, хрустит сияющий на солнце снег, сосульки переливаются всеми цветами радуги. Одна рука ребенка зажата в жесткой лапе злого дядьки, другая прижимает куклу Марусю. Маруся и ладанка на шее — вот и все, что осталось у Ниночки.

Она начинает плакать. Иван Гаврилович минуту-другую чертыхается, прилаживая на место щеколду с замком, затем плюет и оставляет свои попытки. Сестра так или иначе заметит, что дверь взломана. Ерунда, сойдет и так! Таща за собой ребенка, он выходит на улицу. Помня наставления тети Натальи, Ниночка не ревет в голос, а плачет потихоньку. Теплые слезы скатываются по ее щекам, оставляя после себя холодные дорожки. Хорошо хоть, мешка нет…

— Дядя, а где твой мешок?

Иван Гаврилович выхватывает у ребенка куклу Марусю и зашвыривает ее далеко в сугробы. Маруся тонет вниз головой в глубоком снегу — торчат только растопыренные ноги. Злой дядька волочит Ниночку вниз по улице Коцюбинского в сторону городского сада, к немецкой комендатуре. Слезы текут по лицу девочки. Ей очень холодно и очень страшно. Мало-помалу она переходит на рев, и это привлекает внимание редких прохожих.

— Куда ты ее тащишь, Иван? — спрашивает знакомая женщина, припозднившаяся на воскресную службу.

— Куда-куда… в комендатуру, куда же еще. Не видишь — жидовку поймал! — объясняет ситуацию Иван Гаврилович.

Он хохочет; что-то в глазах женщины доставляет ему неловкость, и эта неловкость еще больше распаляет гоя. Его жесткая лапа еще крепче сжимает мягкую детскую ручонку. Следом, довольные неожиданным развлечением, бегут невесть откуда взявшиеся мальчишки, затем присоединяются несколько взрослых зевак. Вскоре к комендатуре уже движется толпа в двадцать-тридцать человек.

— Что такое?

— Да вот, девочку ведут… Евреечка, похоже.

Все они смотрят на Ниночку, разглядывают, как диковинного зверька. Громко хрустит снег под ногами людей. Какая-то женщина стаскивает с головы голубой платок с желто-красными цветами, подбегает, на ходу кутает замерзшую девочку.

— Степка! — звонко кричит один из подростков. — Беги сюда! Жидовку поймали!

Слух бежит по местечку, передается из уст в уста, доносится до церкви.

— Довгаленко поймал еврейскую девочку… Ведет ее в комендатуру…

Прервав молитву, люди выходят посмотреть. Выскакивает наружу и Наталья Гавриловна — выскакивает с тяжелым сердцем, с нехорошим предчувствием. Тем временем процессия входит в городской сад. С другой его стороны высится желтое здание комендатуры. У входа скучают несколько немецких солдат и полицай. Последний замечает толпящихся в саду людей и, проявляя служебное рвение, идет разбираться. Он подходит к толпе одновременно с бегущей от церкви Натальей Гавриловной. Люди послушно расступаются перед представителем власти.

— Жидовка? — спрашивает полицай, указывая пальцем на девочку.